(1742-1824) - генерала от кавалерии, оренбургского генерал-губернатора, члена Государственного совета. Родился в Москве в доме отца на Волхонке 8 (20) декабря 1788 года спустя два дня после взятия русскими войсками турецкой крепости Очаков . Записан на службу сержантом в Херсонский гренадерский полк 1 июня 1796 и после нескольких «перечислений» в разные полки определен ротмистром в Екатеринославский кирасирский полк в декабре 1797. Отроческие годы провел в привилегированном иезуитском пансионе аббата Николя, куда учиться принимали только детей из знатных семей. Действительную службу начал 28 декабря 1805 поручиком в Кавалергардском полку .

Осенью 1806 года, во время начала второй войны России с французами на стороне Четвёртой коалиции , в качестве адъютанта был определен в свиту главнокомандующего фельдмаршала М. Ф. Каменского , вместе с которым вскоре прибыл на театр военных действий в Пруссии. Однако уже через несколько дней юный князь остался без места, поскольку старый генерал, не желая сражаться с Наполеоном, самовольно покинул вверенные ему войска. Это случилось 13 (25) декабря 1806 года. В тот же день его взял под свою опеку - тоже как адъютанта - генерал-лейтенант Александр Иванович Остерман-Толстой , под началом которого на следующий день - 14 (26) декабря 1806 года - получил боевое крещение в битве при Пултуске . Тогда в ходе сражения русским удалось успешно отбиться от противника. Интересно, что ровно через 19 лет в этот же день на Сенатской площади в Петербурге произошло восстание декабристов.

Отечественная война

В 1812 году находился при императоре Александре I, в звании флигель-адъютанта , от открытия военных действий до возвращения императора в столицу; был в действительных сражениях, во 2-й Западной армии, при Могилёве и Дашковке ; в отряде генерал-адъютанта барона Ф. Ф. Винцингероде (даты по старому стилю): 28 июля, под Поречьем ; 1 августа, при Усвяте; 7 - при Витебске ; 31 - в бою под Звенигородом и 2 сентября, на р. Москве, при с. Орлове; 2 октября, при г. Дмитрове и за отличие в этом сражении удостоен награждения чином полковника. 14 августа, находясь в летучем отряде генерал-адъютанта Голенищева-Кутузова , был в действительных сражениях: при переправе через р. Воплю, в сражении при г. Духовщине и под Смоленском , откуда был отправлен с партизанским отрядом, действовал между Оршей и Толочиным и открыл коммуникацию между главной армией и корпусом графа Витгенштейна , взял много пленных, в том числе генерала Корсена ; также был в делах при переправе неприятеля через р. Березину , за что награждён орденом Святого Владимира 3-й степени, и преследовании его от Лепеля до Вильны.

В 1813 году исправлял должность дежурного по корпусу барона Винцингероде , находился с ним в заграничном походе и был в действительных сражениях: 2 февраля, под под Калишем , где пожалован орденом Святого Георгия 4-го класса; 16 и 18 апреля, в авангардных делах при г. Вейнсенфельске, 20 - в генеральном сражении при Люцене ; находился при отступлении от г. Люцена до переправы российских войск через р. Эльбу, за что награждён орденом Святой Анны 2-й степени, украшенным алмазами, и прусским орденом «Pour le Mérite », а за отличия в сражениях при Гросс-Беерене и Денневице пожалован 15 сентября в генерал-майоры . Отличился под Лейпцигом и был награждён орденом Святой Анны 1-й степени и австрийским орденом Леопольда 2-й степени. Сражался во Франции в 1814 году и за отличие при Лаоне удостоен прусского ордена Красного орла 2-й степени. В 1816 году назначен командиром бригады 2-й уланской дивизии, в 1821 году переведён бригадным командиром 19-й пехотной дивизии.

Послужной список

• 1 июня 1796 года - определён в службу сержантом в Херсонский гренадерский полк.
• 10 июля 1796 года - переведён штаб-фурьером в штаб генерал-фельдмаршала графа Суворова-Рымникского .
• 1 августа 1796 года - адъютантом в Алексопольский пехотный полк .
• 10 сентября 1796 года - полковым квартирмейстером в Староингерманладский мушкетёрский полк ;
• 31 января 1797 года - переименован ротмистром.
• 15 ноября 1797 года - переведён в Ростовский драгунский полк.
• 15 декабря 1797 года - переведён, по-прежнему ротмистром, в Екатеринославский кирасирский полк.
• 28 декабря 1805 года - переведён в Кавалергардский полк с переименованием и ротмистров в поручики.
• 11 декабря 1808 года - произведён в штаб-ротмистры.
• 6 сентября 1810 года - назначен флигель-адъютантом Его Императорского Величества.
• 18 октября 1811 года - произведён в ротмистры.
• 6 сентября 1812 года - за отличие, оказанное в кампанию 1812 года, произведён в полковники.
• 15 сентября 1813 года - за отличие, оказанное в кампанию 1813 года, произведён в генерал-майоры и оставлен в свите Его Императорского Величества.
• 1816 год - назначен командиром 1-й бригады 2-й уланской дивизии.
• 20 апреля 1818 года - переведён бригадным же командиром во 2-ю бригаду 2-й гусарской дивизии.
• 5 августа 1818 года - назначен состоять при дивизионном начальнике 2-й гусарской дивизии.
• 14 января 1821 года - назначен командиром 1-й бригады 19-й пехотной дивизии.
• 18 июля 1826 года - высочайшим приказом исключён из списков как приговорённый к смертной казни, вместо которой высочайше повелено, лишив чинов и дворянства, сослать на каторжную работу на 20 лет, а потом на поселение.

В походах был:

• 1806 год - против французов в Старой Пруссии, исправляя должность адъютанта при генерал-фельдмаршале графе Каменском; того же года, в декабре, находясь в этом звании при графе Остерман-Толстом, был в сражениях: 12 декабря, под Насельском, 13 - под Стрекочиным, 14 - в генеральном сражении под Пултуском, где получил орден Св. Владимира 4 ст., с бантом;
• 1807 год - в таковой же должности находился в действительных сражениях: 21 и 22 января, при Янкове; 25 - в арьергардном деле при Гофе и Ландсберге; 26 и 27 - в генеральном сражении при г. Пресиш-Эйлау, где ранен пулей в бок и награждён золотым знаком отличия, за это сражение установленным; в том же году, исправляя должность адъютанта при главнокомандующем заграничной армией бароне Беннигсене, был в сражениях: 24 мая, при с. Вольфсдорфе, 25 - при сс. Деппене и Анкендорфе, 29 - в генеральном сражении при г. Гейльсберге и 2 июня, в генеральном сражении при г. Фридланде; награждён золотой шпагой с надпись «за храбрость»;
• 1810 год - находясь при главнокомандующем Задунайской армией графе Каменском 2 , перешёл за Дунай и был в сражениях против турок: находясь при графе Ланжероне , с 24 по 30 мая, был при обложении, бомбардировании и и покорении кр. Силистрии; при главнокомандующем Задунайской армией, 112 и 12 июня, под г. Шумлою и во многих других делах при этой крепости, равно и в отдельном отряде генерал-лейтенанта Воинова в экспедиции к Балканским горам, в сражении при Эски-Стамбуле; при главнокомандующем - с 9 июля, при блокаде и осаде кр. Рущука; 26 августа, в генеральном сражении близ с. Батина и вновь при осаде кр. Рущука до 8 сентября 1810 года;
• 1811 год - в звании флигель-адъютанта Его Императорского Величества, находился при главнокомандующем Задунайской армией генерал от инфантерии Голенищеве-Кутузове; был в действительных сражениях: 26 и 27 августа, 7, 10, 17, 23 и 25 сентября, при с. Малой Слабодзее; 1 октября, в корпусе генерал-лейтенанта Маркова , при переправе за Дунай и 2 октября, в сражении при занятии визирского лагеря;
• 1812 год - во время Отечественной войны, находился при государе императоре, в звании Его Величества флигель-адъютанта, от открытия военных действий до возвращения Его Величества в столицу; был в действительных сражениях, во 2-й Западной армии, при Могильном и Дашковке; в отряде генерал-лейтенанта Винцингероде: 28 июля, под Поречьем; 1 августа, при Усвяте; 7 - при Витебске; 31 - при г. Звенигороде и 2 сентября, на р. Москве, при с. Орлове; 2 октября, при г. Дмитрове и за отличие в этом сражении удостоен награждения чином полковника; 14 августа, находясь в летучем отряде генерал-адъютанта Голенищева-Кутузова, был в действительных сражения: при переправе через р. Вопл, в сражении при г. Духовщине и под Смоленском, откуда был отправлен в партизанским отрядом, действовал между Оршей и Толочиным, и открыл коммуникации между главной армией и корпусом Витгенштейна; также был в делах при переправе неприятеля через р. Березину и в преследовании его от Лепеля до Вильны;
• 1813 год - исправлял должность дежурного по корпусу графа Витгенштейна, находился с ним в заграничном походе и был в действительных сражения: 2 февраля, под Калишем, где пожалован орденом Св. Георгия 4 кл.; 16 и 18 апреля, в авангардных делах при г. Вейсенфелье; 20 - в генеральном сражении при Люцене; находился при отступлении от г. Люцена до переправы российских войск через р. Эльбу, за что награждён орденом Св. Анны 2 кл., украшенным алмазами, и прусским орденом «За заслуги»; того же года, во время перемирия, при вступлении российских войск, под начальством барона Винцингероде, в составе армии Северной Германии, состоявшей под предводительством шведского кронпринца Карла-Иоанна , исправлял должность дежурного по корпусу российских императорских войск и был в действительных сражения: 11 августа, в генеральном сражении в 5 верстах от Берлина, при д. Гросс-Берене; 24 - при вибитии неприятеля из укреплённого лагеря под г. Виттенбергом; 25 - в генеральном сражении при г. Денневице; 26 и 27 - при преследовании неприятеля до к. Торгау, за что награждён чином генерал-майора и шведским орденом Военного Меча, в петлицу; 5, 6 и 7 октября, в генеральном сражении при Лейпциге, где награждён орденом Св. Анны 1 кл. и командорским крестом австрийского ордена Леопольда; затем участвовал в преследовании неприятеля от Лейпцига до г. Касселя и оттуда до г. Бремена, а затем находился в походе на Рейн;
• 1814 год - 12 января, находился в сражении при переправе через р. Рейн у Дюссельдорфа; 2 февраля, при штурме и покорении Суассона; 22 - в сражении при Краоне ; 25 и 26 - в сражении при Лаоне, где награждён орденом Прусского Красного Орла;
• 1815 год - находился в заграничном походе.

Декабрист

В первой четверти XIX века Волконский занимал особняк на набережной реки Мойки, 12. Единственный генерал действительной службы, принявший непосредственное участие в движении декабристов. В 1819 году вступил в «Союз благоденствия », в 1821 году - в Южное общество . С 1823 года возглавил Каменскую управу этого общества и был активным участником движения декабристов . 5 января 1826 года арестован по делу о восстании Черниговского пехотного полка , привезён в Санкт-Петербург и заключён в Петропавловскую крепость .

Осуждён по 1-му разряду, лишён чинов и дворянства. 10 июня 1826 года приговорён был к «отсечению головы », но по Высочайшей конфирмации от 10 июля 1826 года смертный приговор был заменён на 20 лет каторжных работ в Сибири (22 августа 1826 года срок сокращён до 15 лет, в 1832 году - до 10). Портрет Волконского, исполненный с натуры в 1823 году , по приказанию Николая I был исключён из числа предназначенных к помещению в Военной галерее Зимнего дворца и только много лет спустя, уже в начале XX века , занял в ней подобающее место.

Сибирь

Каторгу отбывал на Благодатском руднике, в Читинском остроге , на Петровском Заводе . В 1837 году на поселении в селе Урик под Иркутском . С 1845 года проживал с семьёй в Иркутске. Вот что вспоминал про него Николай Белоголовый :

Старик Волконский - ему уже тогда было около 60 лет - слыл в Иркутске большим оригиналом. Попав в Сибирь, он как-то резко порвал со своим блестящим и знатным прошедшим, преобразился в хлопотливого и практического хозяина и именно опростился, как это принято называть нынче. С товарищами своими он хотя и был дружен, но в их кругу бывал редко, а больше водил дружбу с крестьянами; летом пропадал по целым дням на работах в поле, а зимой любимым его времяпровождением в городе было посещение базара, где он встречал много приятелей среди подгородних крестьян и любил с ними потолковать по душе о их нуждах и ходе хозяйства. Знавшие его горожане немало шокировались, когда, проходя в воскресенье от обедни по базару видели, как князь, примостившись на облучке мужицкой телеги с наваленными хлебными мешками, ведёт живой разговор с обступившими его мужиками, завтракая тут же вместе с ними краюхой серой пшеничной булки

В усадьбе декабриста Волконского в Иркутске (переулок Волконского, 10) в 1970 году был открыт

Блестящий генерал Сергей Волконский не раз шокировал общество своими выходками, а его жена, знаменитая «декабристка» Мария Волконская пролила не мало слез

В жизни Сергея Григорьевича Волконского все самые важные события произошли в декабре: он родился 19 декабря 1788 года, умер 10 декабря 1865 года, а восстание на Сенатской площади, которое произошло 26 (14-го по старому стилю) декабря 1825 года, круто перевернуло его судьбу. В книгах и фильмах его «рисуют» как отважного и галантного смельчака, однако это весьма условный портрет благородного князя. Волконский был еще тот проказник, он знатно почудил на своем веку, не раз шокируя высшее общество и родных.

Потомок Рюрика

Сергей Волконский был представителем одной из самых знатных российских семей. По отцовской и материнской линии его предки – Рюриковичи . Батюшка, Григорий Семенович служил с самим Суворовым , был генералом от кавалерии. Мать, урожденная Репнина , всегда получала высокие должности при императрицах, и даже когда ее сына арестовали и допрашивали после восстания декабристов, принимала участие в коронации Николая I .

Сергея Григорьевича еще младенцем записали в военную службу. 17-летним он был зачислен в элитарный Кавалергардский полк. Его карьера быстро шла в гору во время войн с Наполеоном . Когда между Александром I и французским императором наступило временное перемирие, Волконский был среди тех, кто присутствовал при подписании договора в Тильзите. Отечественную войну он встретил в звании флигель-адъютанта Его Величества и обладателем золотой шпаги «За храбрость».

И хотя Сергей Волконский не принимал участия в знаменитом Бородинском сражении, на его счету немало славных дел в составе «летучего» партизанского отряда под командованием Винценгероде . Он храбро сражался, был награжден множеством орденов. В составе русской армии принимал участие в Заграничных походах и в 1813 году был пожалован званием генерал-майора. У него было по крайней мере полторы тысячи душ крепостных и огромные земельные владения в самых благодатных, южных, губерниях России.

Быть не таким, как все

Два века исследователи задают вопрос: зачем родовитому, богатому и тогда еще даже неженатому Волконскому понадобилось лезть в пекло заговора? Ведь князь называл Александра I самым главным либералом в стране. Спрашивается, чего ему не хватало?

Многие любят указывать на странности, которые водились за членами семьи Волконских. Например, отец Григорий Семенович не смог сравняться с Суворовым в доблести, но зато старательно копировал все его причуды: вместе с Александром Васильевичем кричал «петухом»; мог нацепить на голое тело халат, а на него – все свои ордена; будучи губернатором, проезжая по улицам Оренбурга и заслышав колокольный звон, мог бухнутся прямо в грязь и бить земные поклоны.

Его дочь страдала клептоманией. Она ходила в гости с мешком, куда складывала угощенье. Самое интересное, что все это считалось «милыми чудачествами», которые богатые и родовитые люди позволяли себе просто от скуки.

На полную катушку отрывался и молодой Сергей Волконский. Он честно признавался в своих мемуарах, какой образ жизни вели кавалергарды. Пьянство, регулярные поездки к дамам определенного поведения – это было еще ничего. Волконский мог проскакать на коне по улице голым. Однажды он вместе с друзьями обучил собаку бросаться на прохожих по команде «Бонапарт!».

До Александра I, конечно, дошли слухи о проказах Волконского, император был очень недоволен. После 1813 года карьера князя застопорилась. И вполне возможно, он искал какой-то способ вырваться из этой скуки и снова стать не таким, как все. Он даже пробовал быть масоном, но, несмотря на то, что «вольные каменщики» привечали богатого и родовитого князя, это дело его не увлекло.

В 1819 году он встречает своего старого товарища, тоже генерал-майора, Орлова , который уже состоял в тайном обществе. Орлов пригласил Волконского на собрание, и у князя словно «открылись глаза». Потом он по службе был направлен в Тульчин (Винницкая обл. – прим. ред.) и там сблизился с Павлом Пестелем . Пестель – человек умный, резкий, авторитарный – стал его кумиром.

При этом Волконский не собирался, в случае успеха восстания, занимать какие-то должности, он понимал, что лишится значительной части своих богатств. Но, тем не менее, исправно служил тайному обществу и даже выполнял некоторые щекотливые поручения. Например, подделав печать, он вскрывал переписку не только официальных должностных лиц, но и своих товарищей – будущих декабристов.

Дурная примета

В августе 1824 года уже не юный Сергей Волконский неожиданно сватается к Марии Раевской , которая была ровно вдвое моложе. Казалось бы, нет ничего странного, что знатный генерал просит руки дочери другого блестящего генерала, героя войны 1812 года Николая Раевского . Тем более Мария Николаевна была красива, прекрасно пела, играла на фортепиано, а французским и английским языками владела лучше, чем родным. Плохо было только то, что жених и невеста практически не знали друг друга до свадьбы. Старший генерал прекрасно был осведомлен о скандальной репутации своего будущего зятя, а Мария вообще не хотела выходить за неизвестного ей «старика», но слово Раевского в семье было решающим. Видимо, он рассчитывал, что богатство Волконских спасет его собственную семью от разорения, на грани которого находились тогда Раевские.

Однажды, уже после помолвки, Сергей и Мария танцевали на балу. Девушка случайно задела рукавом горящие свечи, и платье на ней вспыхнуло. К счастью, Мария не пострадала, но потом она долго плакала и повторяла: «Дурная примета!».

Они обвенчались 11 января 1825 года. Вместе молодожены были очень мало. После «медового периода» князь отбыл к месту службы, оставив жену беременной. Мария жаловалась на тяжелый характер мужа и даже называла его «несносным». Затем они увиделись уже в ноябре, а потом Волконский снова уехал в Тульчин. Через своих влиятельных друзей он узнал о смертельной болезни Александра I, восстание было не за горами.

И хотя Волконский работал не на Северное, а на Южное тайное общество, именно выход декабристов на Сенатскую площадь решил его судьбу. Через три дня после событий в Петербурге восстал Черниговский полк. Пошли аресты и допросы. 2 января Мария Волконская родила первенца, а через несколько дней был арестован ее муж. Поскольку роды у молодой княгини были очень тяжелыми, ей, конечно, ничего не сообщали.

Во глубину сибирских руд

Много позже она узнала, что ее муж находится в крепости, а также о том, что некоторые жены арестованных решили ехать за своими мужьями в Сибирь и обратились с прошением к императору. С этого момента в чувствах Марии к мужу произошел резкий поворот. Как отмечают некоторые исследователи, молодая княгиня словно решила «взять реванш» за первые неудачные месяцы своего брака. Теперь она уже было необходима мужу. В этом ее поддерживала и семья князя, в то время как генерал Раевский был в ужасе от того, что его дочь отправится в Сибирь.

Между тем сам отъезд Марии Николаевны был обставлен совсем иначе, нежели, например, поездка в Сибирь княгини Екатерины Трубецкой . Трубецкая, обожавшая мужа, можно сказать, быстро собралась без лишнего шума. Мария долго ездила по родным, по разным салонам, где ее все называли героиней. Она посетила и известный салон своей знаменитой родственницы Зинаиды Волконской . Сам Пушкин выразил ей восхищение. Он хотел передать ей стихи «Во глубине сибирских руд…», но, как рассказывала Мария Николаевна, не успел, и бессмертное послание отвезла декабристам Александра Муравьева .

Конечно, поездка юной изнеженной женщины на сибирские рудники уже была подвигом. Но вряд ли Мария отдавала себе полный отчет, на что она идет. Ее не остановило даже то, что Николай I запретил декабристкам брать с собой детей. Первенец Волконских оставшись без матери, с бабушкой по отцу, умер в возрасте двух лет.

Как позже признавалась Мария Волконская в своих воспоминаниях, она не рассчитывала, что проживет в Сибири долгие годы. Но, находясь уже в пути она узнала о новом распоряжении императора: те жены, которые отправились за ссыльными, не имеют права на возвращение. Николай I вообще поклялся, что все сосланные декабристы никогда не выйдут на свободу при его жизни.

Приехав в Сибирь, добравшись наконец до казематов, она увидела супруга, закованного в кандалы. И сначала Мария поцеловала цепи, а потом уже мужа.

Конец сказки

Для Сергея Волконского, помимо огромной моральной поддержки, приезд княгини имел и очень важное практическое значение: благодаря ее присутствию он смог вылечиться от туберкулеза. Кроме того, и она, и Трубецкая помогали чем могли другим заключенным, писали за них письма (ссыльным было запрещена личная переписка), добывали еду и одежду.

Но в дальнейшем, несмотря на то, что условия для декабристов постепенно смягчались, у Волконских наступил полный разлад. Сергей Григорьевич, по свидетельству очевидцев, «опростился», «окрестьянился», постоянно общался с мужиками и увлекся сельским хозяйством. Мария Николаевна, наоборот, когда появилась возможность, завела собственный «салон», куда муж мог прийти чуть ли не в тулупе, перемазанный навозом. В результате она распорядилась его не пускать.

Главную роль при ней играл другой ссыльный декабрист, некий Поджио . И многие утверждали, что дети Волконских, Михаил и Елена , рожденные в Сибири, на самом деле вовсе не княжеской крови.

В 1856 году супруги Волконские вернулись из ссылки. Поджио по-прежнему оставался близким к семье человеком. Он пережил и Марию Николаевну, и Сергея Григорьевича и был похоронен вместе с ними в имении Волконских в Черниговской губернии. Мария Волконская умерла 10 августа 1863 года. Сергей Григорьевич тяжело перенес смерть жены, его даже разбил паралич. Он пережил ее на два года. К сожалению, могила Волконских, над которой их дочь Елена выстроила церковь, исчезла с лица земли вместе с церковью в 1930-х годах.

Сергей Григорьевич Волконский (8 (19) декабря 1788, г. Москва – 28 ноября (10 декабря) 1865, с. Воронки Черниговской губернии) - князь, генерал-майор, декабрист, мемуарист.

Энциклопедическая справка

Родился в семье генерала от кавалерии, члена Государственного совета Г. С. Волконского. По матери – внук фельдмаршала Н. В. Репнина. Образование получил в пансионе аббата Николя в Петербурге. В действительной службе с 1805. Участвовал в военных действиях 1805-1814. С 1813 – генерал-майор. Награжден орденами Владимира III, Георгия IV, Анны II и I ст.

В 1819 вступил в Союз Благоденствия, два года спустя вошел в Южное общество, где вместе с В. Л. Давыдовым руководил Каменской управой.

Арестован 5 января 1826. По I разряду приговорен к смертной казни, замененной по конфирмации 20-летней каторгой.

В ночь на 29 августа 1826 С.Г. Волконский был доставлен в и помещен в здании управы городской полиции, где с него и его товарищей по распоряжению председателя губернского правления Горлова были сняты оковы. Затем С.Г. Волконский был отправлен в Николаевский винокуренный завод.

В октябре 1826 С.Г. Волконский вместе с семью товарищами был снова привезен в Иркутск и через два дня отправлен за . Дальнейшее наказание отбывал в Благодатском руднике, Чите и Петровском Заводе.

В 1836 В. переведен на поселение в село . Благодаря помощи родных он смог построить хороший дом и завести обширное хозяйство, сам занимался хлебопашеством и торговыми операциями с урожаем. Перебравшись с семьей в (1845), С.Г. Волконкий не оставил хозяйственных занятий, но охотно встречался с товарищами, живо интересовался политическими и социальными проблемами, высказывая довольно радикальные взгляды.

23 сентября 1856, после объявления амнистии, выехал в Россию. Местом жительства была определена деревня Зыково Московского уезда, но почти постоянно С.Г. Волконский жил в Москве. Трижды выезжал за границу.

С.Г. Волконский сохранил свои радикальные взгляды, резко критиковал реформы 1860-х за их умеренность и незаконченность. В последние годы жизни работал над «Записками», которые использовал Л. Н. Толстой, собираясь писать роман о декабристах.

Иркутск. Историко-краеведческий словарь, 2011.

Волконский в Сибири

Каторгу отбывал на Благодатском руднике, в Читинском остроге, на Петровском Заводе. В 1837 году на поселении в селе Урик под Иркутском. С 1845 года проживал с семьёй в .

"Старик Волконский - ему уже тогда было около 60 лет - слыл в Иркутске большим оригиналом. Попав в Сибирь, он как-то резко порвал со своим блестящим и знатным прошедшим, преобразился в хлопотливого и практического хозяина и именно опростился, как это принято называть нынче. С товарищами своими он хотя и был дружен, но в их кругу бывал редко, а больше водил дружбу с крестьянами; летом пропадал по целым дням на работах в поле, а зимой любимым его времяпровождением в городе было посещение базара, где он встречал много приятелей среди подгородних крестьян и любил с ними потолковать по душе о их нуждах и ходе хозяйства. Знавшие его горожане немало шокировались, когда, проходя в воскресенье от обедни по базару видели, как князь, примостившись на облучке мужицкой телеги с наваленными хлебными мешками, ведёт живой разговор с обступившими его мужиками, завтракая тут же вместе с ними краюхой серой пшеничной булки".

По амнистии 26 августа 1856 С.Г. Волконскому ему было разрешено вернуться в Европейскую Россию, было возвращено дворянство, но не княжеский титул. Из наград по особой просьбе ему были возвращены воинский орден Георгия за Прейсиш-Эйлау и памятная медаль 1812 года (этими наградами он дорожил особенно).

Чудесная вещь интернет. На ФБ я не так давно подружилась с потомком декабриста князя Сергея Волконского - Максимом.

Как романтическая девочка я в юности увлекалась декабристами. Из история мне казалась подвигом. Тогда же не задумываешься о другой стороне, о смысле, о государстве, о праве.

Мы все были очарованы фильмом "Звезда пленительного счастья", какой там был Костолевский!!! Но мне все время казалось, что все историки декабристов как то предвзято относятся к князю Сергею Григорьевичу Волконскому и его жене.

Князь Сергей Григорьевич Волконский один из самых известных представителей рода. Его биография «затуманена» таким мифотворчеством, за которым уже сложно увидеть настоящего декабриста Волконского. Опровергаем основные заблуждения и мифы.

На первый взгляд это трудно оспаривать, так как «покушение на цареубийство» было доказано и следственной комиссией, и признано самим князем Сергеем на следствии по делу заговорщиков. Однако здесь есть важный нюанс, который заслуживает упоминания. Существует тому множество свидетельств, что князя Сергея многие современники считали «наидобрейшим» (Самарский-Быховец, Записки) и «великодушнейшим» (Мария Николаевна Волконская, «Записки») человеком, который, по свидетельству каторжан, видел в любом человеке своего ближнего, и были поражены его участием в заговоре с целью цареубийства (Самарский-Быховец). Как-то это не вязалось с его обликом и человеческими качествами в представлении тех, кто его знал.
Сам князь Сергей позднее объяснял, что члены Южного общества были обязаны подписать документ о согласии на цареубийство как гарантию невыхода из общества, но что этот пункт никто не собирался выполнять буквально. Насчет «никто» - преувеличение, если вспомнить показания Александра Викторовича Поджио, предложившего себя в качестве цареубийцы после ареста Павла Ивановича Пестеля.
Слова князя Сергея, конечно, можно трактовать как попытку запоздалого оправдания. Но сделана она была после осуждения и каторги и никаких дивидендов принести князю не могла. Во всяком случае, с его собственных слов, он в это верил и цареубийцей становиться не собирался. Известно, что после 1822 года он не поддержал ни одного призыва к цареубийству, высказанного на заседании Южного общества.

Вот что говорила его супруга Мария Николаевна в своих Записках, обращаясь к детям: «Ваш отец, великодушнейший из людей, никогда не питал чувства злопамятства к императору Николаю, напротив того, он отдавал должное его хорошим качествам, стойкости его характера и хладнокровию, выказанному им во многих случаях жизни; он прибавлял, что и во всяком другом государстве его постигло бы строгое наказание. На это я ему отвечала, что оно было бы не в той же степени, так как не приговаривают человека к каторжным работам, к одиночному заключению и не оставляют в тридцатилетней ссылке лишь за его политические убеждения и за то, что он был членом Тайного общества; ибо ни в каком восстании ваш отец не принимал участия, а если в их совещаниях и говорилось о политическом перевороте, то все же не следовало относиться к словам, как к фактам. В настоящее время не то еще говорится во всех углах Петербурга и Москвы, а между тем, никого из-за этого не подвергают заключению».

2. «Сергей Волконский, будучи флигель-адъютантом императора, был у него всегда на виду и после окончания войны. Александр I интересовался не только его военной службой, но и его общим поведением. Наверное, император надеялся, что после войны молодой генерал-майор остепенится, избавится от своих дурных гусарских привычек и повзрослеет. Но этого не произошло».

«Гусарство» и «молодечество» князя Сергея подробно, и даже с любовью, описаны в его «Записках» (ностальгия по молодым годам - Записки писались, когда князю Сергею было за 70 лет), однако самые поздние свидетельства этих «шалостей» относятся к 1811 году, когда Волконскому, рожденному 19 декабря 1788 года, было всего-навсего 22 года, хоть он был уже и флигель-адъютантом императора Александра и ротмистром.
Насколько мне известно, нет абсолютно никаких свидетельств того, что подобное «молодечество» продолжалось в его зрелые годы, но это ни на чем не основанное «предположение» с наклейкой «скорее всего» продолжает свою теперь уже независимую жизнь в интернете.

Некоторые историки полагают, что причина карьерных неудач князя заключается в том, что уже тогда он обнаруживал признаки «вольнодумства».
Н.Ф. Караш и А.3.Тихантовская видят подоплеку императорского «неудовольствия» в том, что Волконскому «не простили пребывания во Франции во время возвращения Наполеона с о. Эльбы». Также «не простили» Волконскому тот факт, что в Париже - уже после реставрации Бурбонов - он пытался заступиться за полковника Лабедуайера, первым перешедшего со своим полком на сторону Наполеона и приговоренного за это к смертной казни и даже заручился в этом поддержкой своей сестры Софьи и невестки Зинаиды Волконских. Император Александр Павлович был взбешен.

3. Теперь encore une fois о женитьбе князя Сергея на Марии Николаевне Раевской - любимой теме интернета: «Генерал Раевский несколько месяцев думал, но в конце концов согласился на брак его дочери. Ей было 19 лет от роду, и она была на 19 лет моложе жениха».

Неверно, Мария Раевская была на 17 лет младше Сергея Волконского - на момент свадьбы 11 января 1825 года ей только исполнилось 19 лет (зрелый возраст для девицы «на выданье» в то время), а князю Сергею - 36, и оба они родились в декабре.

Генерал Николай Николаевич Раевский согласился на брак настолько быстро, насколько его письмо с согласием на сватовство дошло из Болтышки до уехавшего на Кавказ в отпуск князя Сергея - за месяц. Мало того, в архиве Раевских есть письмо генерала Раевского будущему зятю, где он торопит его со свадьбой, цитируя стихи влюбленного Саади...

«Все его дочери – прелесть», - писал Пушкин брату. Нет никаких сомнений, что так оно и было, однако Александр Сергеевич писал эти слова, когда Маше Раевской было не более 14 лет, и поэту нравилась ее старшая сестра Екатерина.

Позволю себе несколько критически отнестись к оценке изначальных данных этого брака, отличающихся от распространенных интернетовских.

Почему-то принято предполагать, что молоденькую красавицу Машу Раевскую, у которой было много почитателей, чуть ли не насильно выдали замуж за князя Сергея, и что брак был неравным.
Да, по всем показателям, брак был неравный, но именно князь Сергей женился ниже своих возможностей, просто потому, что влюбился (смотрите его «Записки»).

Потомок Рюриковичей и по отцовской и по материнской линии, известный красавец и любимец дам, герой и богатый жених, князь Сергей Волконский взял в жены небогатую невесту, без титула, чья мать была правнучкой Ломоносова - то есть из крестьян, хоть и свободных.

Так может быть красавицу? Красота понятие субъективное (beauty is in the eye of the beholder), а Сергей Григорьевич обожал жену всю свою жизнь (его личная переписка, в том числе и его известное письмо к Александру Сергеевичу Пушкину с уведомлением о помолвке).

Однако – вот свидетельства всего лишь двух современников, первое относится к 1824, а второе к 1826 году:
«Мария... дурна собой, но очень привлекательна остротою разговоров и нежностью обращения» (В.И.Туманский, письмо С.Г.Туманской 5 дек 1824 года из Одессы) - за месяц до свадьбы.

Из дневника поэта Веневитинова по поводу прощального вечера, устроенного княгиней Зинаидой Волконской своей невестке в Москве: «27 декабря 1826 года. Вчера провел я вечер, незабвенный для меня. Я видел ее во второй раз и еще более узнал несчастную княгиню Марию Волконскую. Она нехороша собой, но глаза ее чрезвычайно много выражают...».

Возможно, тем не менее, у Марии Николаевны было много поклонников, и князь Сергей своим сватовством нарушил некие романтические планы? Так ведь не было! Не считая все того же Александра Сергеевича, возможно, посвятившего одно из своих стихотворений 14-летнему подростку, был всего лишь один серьезный претендент - польский граф Густав Олизар.
При этом и маститые историки, и интернетовские «специалисты» забывают упомянуть, что «гордый польский граф» Олизар на момент сватовства к Маше Раевской был вдовцом с двумя детьми...

Почему все эти тривиальные мелочи, предшествующие этому союзу, так важны в понимании всего спектра взаимоотношений между Марией и Сергеем Волконскими? Потому, что на них основаны в корне искаженные представления о том, что супругов якобы не связывали самые нежные чувства на момент ареста князя Сергея, и все это - вопреки письменным свидетельствам.

В свою очередь, эти же неправомерные представления используются многими современными авторами, чтобы излишне драматизировать некоторые серьезные разногласия (а у кого их не бывает в течение 30 лет брака?), возникшие в семье Волконских уже на поселении. Но об этом - позже.

4. «До свадьбы молодая Мария Раевская по-настоящему не знала своего жениха, а после свадьбы Волконский погрузился как в служебные, так и в конспиративные дела тайного общества».

Полностью согласимся с данным постулатом, об этом в равной мере свидетельствуют «Записки» обоих супругов.
Но много ли времени нужно, чтобы влюбиться в достойного и красивого человека? Неделя? Месяц? Один день? Князь Сергей, по его же свидетельству («Записки»), был «давно в нее влюбленный». А что же Мария Николаевна? Вот ее собственные письменные свидетельства, а также невольные свидетельства ее родных.
Первое письмо она писала мужу вдогонку, тоскуя по нему в имении во время одной из многих его отлучек:
«Не могу тебе передать, как мысль о том, что тебя нет здесь со мной, делает меня печальной и несчастной, ибо хоть ты и вселил в меня надежду обещанием вернуться к 11-му, я отлично понимаю, что это было сказано тобой лишь для того, чтобы немного успокоить меня, тебе не разрешат отлучиться. Мой милый, мой обожаемый, мой кумир Серж! Заклинаю тебя всем, что у тебя есть самого дорогого, сделать все, чтобы я могла приехать к тебе если решено, что ты должен оставаться на своем посту».

«Обожаемый», «кумир»? Разве так пишут нелюбимому мужу? Разве по нему так отчаянно скучают?
А вот еще одно письменное свидетельство, избежавшее домашней цензуры Раевских, это записка, которую Мария написала Сергею немедленно после того, как запоздавшие сведения о его аресте, скрываемые Раевскими, наконец-то стали ей известны:
«Я узнала о твоем аресте, милый друг. Я не позволяю себе отчаиваться... Какова бы ни была твоя судьба, я ее разделю с тобой, я последую за тобой в Сибирь, на край света, если это понадобится, - не сомневайся в этом ни минуты, мой любимый Серж. Я разделю с тобой и тюрьму, если по приговору ты останешься в ней» (март, 1926 года).

Через три года, когда Мария Николаевна была уже в Чите, в 1829 году генерал Раевский писал дочери Екатерине: «Маша здорова, влюблена в своего мужа, видит и рассуждает по мнению Волконских и Раевского уже ничего не имеет...».

Мать Маши Софья Алексеевна в том же 1829 году пишет ей в Читу: «Вы говорите в письмах к сестрам, что я как будто умерла для вас. А чья вина? Вашего обожаемого мужа».

В 1832 году, в том самом, когда у Волконских в Петровском заводе родился сын Михаил Сергеевич, брат Марии Николай Николаевич Раевский в своем письме пеняет ей на то, что она пишет о своем муже «с фанатизмом».

Но самые главные слова Мария Николаевна написала мужу Сергею перед самым своим отправлением в Нерчинские рудники: «Без тебя я как без жизни!».

5. «О подвиге Марии Волконской, о ее решении разделить участь с мужем и следовать за ним в Сибирь на каторгу и ссылку известно, наверное, каждому человеку, умеющему читать по-русски».

Это была настоящая любовь, и никто из жен, последовавших за мужьями в Сибирь (в том числе и Мария Николаевна, хотя нередко ее добровольное изгнание любят представлять, как подвиг долга или чего хуже - экзальтированности), подвигом этот поступок не считал, потому что последовали за любимыми, что, конечно же, не означает, что к этому поступку не должны относиться с искренним уважением потомки. Подвигом любви это действительно было.

6. Наконец, подходим к главному, т.н. «опрощению» Сергея Григорьевича и его увлечению хлебопашеством в Сибири. Многие «специалисты» ссылаются на большую цитату из воспоминаний Николая Николаевича Белоголового, воспитанника Александра Викторовича Поджио.

Насколько достоверны воспоминания человека, который был в то время (1845 год), по его собственным же словам, ребенком (11 лет), и 40-летняя Мария Николаевна ему «казалась старушкой» - из тех же воспоминаний?

К 1837 году Волконские - Марии Николаевне 31 год, Сергею Григорьевичу - 48 лет, 5-летний Михаил Сергеевич (Мишель) и 3-летняя Елена Сергеевна (Нелли) - самые последние, из Петровского завода, наконец-то вышли на поселение - годом позже, чем все остальные заводчане, потому что долго боролись за право поселиться рядом с декабристом доктором Вольфом, которому очень доверяли как врачу и не желали рисковать здоровьем малолетних болезненных детей. Кроме того, Мария Николаевна уже страдала сердечными приступами, которые ее измучили позже в Иркутске и вынудили уехать из Сибири на полгода раньше мужа (наравне с другой важной причиной - см. ниже), а Сергей Григорьевич - полученным в партизанских болотах в наполеоновскую компанию ревматизмом, усугубленным каторжными годами, и семье разрешили поехать на местные минеральные воды (в сопровождении фельдъегеря) до поселения в селе Урике - рядом с доктором Вольфом, как они того и добивались.

К этому времени их материальные обстоятельства были очень стесненными (здесь не место обсуждать, что к этому привело, но не в последнюю очередь, ввиду кончины в 1834 году матери Сергея Григорьевича обер-гофмейстерины императорского двора княгини Александры Николаевны Волконской-Репниной, которая до конца жизни поддерживала любимого младшего сына и невестку и материально и морально, постоянно добиваясь у императора поблажек), и Сергею Григорьевичу надо было как-то содержать семью.
Государственного пособия и денег, присылаемых с седмицы его имений, которые полагались жене и весьма сомнительными способами управлялись ее братом Александром Николаевичем Раевским, не хватало.

Трубецкие, например, финансовых проблем не испытывали, но многие другие каторжане либо бедствовали, либо жили за счет репетиторства, как оба братья Поджио у детей тех же Волконских (старший брат Йосиф Викторович был женат на двоюродной сестре Марии Николаевны, и они считались родственниками).

Но Сергей Григорьевич своей семье бедствовать не дал, а предпочел прослыть «оригиналом» (переписка Ивана Ивановича Пущина).
По закону, ссыльнокаторжный мог заниматься исключительно только земледелием.
Возможно, некоторым бывшим аристократам и претило, что самый родовитый из них - как в шутку и в дружбу величал его в письмах Пущин «потомок Рюриковичей» засучил рукава и взял в руки плуг, - но он сделал это ради своей обожаемой семьи, а вовсе не из чудачества, и - честь ему и хвала - достиг большого успеха.

Сергею Григорьевичу удалось сколотить значительное состояние в Сибири хлебопашеством и своими знаменитыми на всю губернию оранжереями (воспоминания Сергея Михайловича Волконского). Кстати, позже и другие ссыльнопоселенцы занялись золотоискательством (Александр Поджио) и даже мыловарением (Горбачевский), но неудачно.

Конечно же, Волконский не сам ходил с сохой, но взял полагающийся ему надел, нанял мужиков, выписал соответствующую литературу и поставил «дело» на научную основу.
В его библиотеке в доме-музее в Иркутске хранится огромная коллекция книг по сельскому хозяйству.
То, что бывший князь Волконский не чурался работы на земле, свидетельствует не о его чудачестве, а о преданности семье, настоящей интеллигентности, истинном аристократизме и полном пренебрежении к мнению обывателей - а эти его черты были известны с молодости, тому множество очень интересных свидетельств.

Князь Сергей Михайлович Волконский в своих семейных воспоминаниях утверждал, что Сергей Григорьевич во многом повлиял на народнические настроения графа Льва Николаевича Толстого, с которым встречался в конце 50-х гг. после ссылки.

Сергей Григорьевич был обучен в юношестве математике и фортификации и сам спроектировал и руководил постройкой большого особняка в Урике, который его супруге так понравился, что она просила Сергея Григорьевича перенести весь дом позже в Иркутск, что он и сделал - бревнышко к бревнышку.

Он спроектировал и руководил постройкой для семьи дачи в Усть-Куде на Ангаре, которую называли «Камчатником», и куда часто наезжали другие ссыльнопоселенцы.

Еще одним из общеизвестных черт характера Сергея Волконского было то, что он легко увлекался - все делал с удовольствием и обстоятельно - отсюда и успех. К тому же - был талантлив - одним увлечением состояния не сколотишь и дома не спроектируешь!
Волконские завели конюшню, скот, 20 человек прислуги, у детей были гувернантки и гувернеры.

Да, Волконский любил общаться с мужиками, ездить на ярмарки, есть с ними краюху хлеба.
Но так ли уж он «опростился», как пишет малолетний Коля Белоголовый? Посмотрите в интернете два дагерротипа - оба 1845 года, то есть того самого к которому относятся воспоминания Белоголового.

Один - 39-летней Марии Николаевны, другой - 56-летнего Сергея Григорьевича.
Во-первых, сразу бросается в глаза отсутствие 17-летней разницы в возрасте - женщины тогда старели быстро, а во-вторых, Сергей Волконский на этой фотографии - элегантный и даже франтоватый интересный господин среднего возраста.
Не в бархатном же пиджаке ему было выходить в поле и ездить на ярмарку с мужиками? Всему свое место и время.

Кстати, приблизительно в это же время (1844 год) Волконские наняли для Мишеля воспитателя из ссыльных поляков - Юльяна Сабиньского. В своих воспоминаниях Сабиньский ни словом не обмолвился ни об «обмужичивании» князя, ни о его семейных неурядицах - а он бы знал это из первых же рук.

Вот обширная цитата:
«Того же дня в ночь в Урике. (20 понедельник, 1844 год)
После почти двухлетнего отсутствия я был принят всем здешним обществом самым сердечным образом. Воистину мило наблюдать доброжелательные чувства к себе в доме, жителем которого я вскоре должен стать; также мило мне верить в искренность дружеских признаний, ибо что же бы заставляло этих уважаемых и добрых людей к двуличному со мной обхождению?
В дороге с Волконским, а здесь с обоими супругами мы много говорили о воспитании. После ужина он долго заполночь задержался в комнате, где я должен был ночевать, обсуждая со мною разные обстоятельства столь важного предмета. Он познакомил меня с главнейшими чертами характера своего сына, особенными склонностями, не умалчивая и о некоторых недостатках. Мы разбирали, какие средства могут быть самыми действенными для развития первых и исправления последних, какое для этого мальчика может быть направление сообразно настоящему положению родителей, их желаниям и месту, какое их сын может занимать в обществе».

Итак, свидетельство взрослого и интеллигентного человека пана Юльяна Сабиньского находится в диссонансе с воспоминанием 11-летнего мальчика Коли Белоголового.

Но давайте послушаем и этого мальчика - уже через 15 лет:
«Я был тогда уже врачом и проживал в Москве, сдавая свой экзамен на доктора; однажды получаю записку от Волконского с просьбою навестить его. Я нашел его хотя белым, как лунь, но бодрым, оживленным и притом таким нарядным и франтоватым, каким я его никогда не видывал в Иркутске; его длинные серебристые волосы были тщательно причесаны, его такая же серебристая борода подстрижена и заметно выхолена, и все его лицо с тонкими чертами и изрезанное морщинами делали из него такого изящного, картинно красивого старика, что нельзя было пройти мимо него, не залюбовавшись этой библейской красотой. Возвращение же после амнистии в Россию, поездка и житье за границей, встречи с оставшимися в живых родными и с друзьями молодости и тот благоговейный почет, с каким всюду его встречали за вынесенные испытания - все это его как-то преобразило и сделало и духовный закат этой тревожной жизни необыкновенно ясным и привлекательным. Он стал гораздо словоохотливее и тотчас же начал живо рассказывать мне о своих впечатлениях и встречах, особенно за границей; политические вопросы снова его сильно занимали, а свою сельскохозяйственную страсть он как будто покинул в Сибири вместе со всей своей тамошней обстановкой ссыльнопоселенца» (Воспоминания Н. Белоголового).

Эта цитата все проясняет - не было ни чудачества, ни особенной сельскохозяйственной страсти, а была необходимость содержать свою семью в достоинстве и достатке.

7. «Не суждено было быть счастливому концу совместной жизни в Сибири Сергея и Марии Волконских.
По мере того, как их быт в Иркутске принимал нормальные и цивилизованные формы, отношения между ними становились все более натянутыми.
А в августе 1855 года в Сибирь доходит известие о смерти Николая I. Как ни странно, по свидетельству современников Сергей Волконский «плакал как ребенок».
Мария Волконская покидает мужа и уезжает из Иркутска.
Совместная жизнь супругов к этому времени стала невозможной».

Вернемся к переселению Волконских в Иркутск из Урика.
Оно было продиктовано необходимостью дать формальное образование Михаилу Сергеевичу в местной Иркутской гимназии.

Вначале Волконским и Трубецким пришлось преодолеть сопротивление властей, желавших записать детей в образовательные учреждения как Сергеевых, но с помощью графа Александра Христофоровича Бенкендорфа (однополчанина Сергея Волконского и будущего свата) и графа Алексея Орлова (брата мужа Екатерины Раевской) это удалось уладить и детям сохранили фамилии отцов.
Кстати, больше всех волновалась Мария Николаевна, она писала брату Александру Раевскому, что никогда в жизни не согласится на лишение ее детей имени их отца.
В своих Записках она описывает, как говорила детям: «Нет, вы меня не оставите, вы не отречетесь от имени вашего отца!». Это потрясение жестоко сказалось на здоровье Марии Николаевны.

В архиве Раевских сохранились письма Марии Николаевны графу Алексею Орлову, в которых она буквально борется за право мужа последовать за семьей из Урика в Иркутск, так как вначале разрешение было выдано только ей и детям.
В конце концов, Волконскому разрешили посещать семью два раза в неделю, а потом и вообще переехать на постоянное место жительства в Иркутск.

Но как раз этого-то он сделать и не мог - земли, которые он возделывал, добывая средства, на которые учились и воспитывались его дети и содержала светский салон его жена, были близ Урика.
Так что да, он вполне мог, как свидетельствует мальчик Николай Белоголовый, нагрянуть в салон жены прямо с поля со всеми его ароматами, так как никогда в жизни не волновался общественным мнением. Если его супругу это раздражало и злило, то она нигде этого не высказывала, ни в письмах, ни в своих записках.
Даже Н. Белоголовый не уловил ее недовольства. Таких письменных свидетельств просто нет, не считая письма Федора Вадковского, очень редко приезжавшего в Иркутск и с молодых лет известного своей буйной фантазией.

Так были ли трения? - безусловно были, но - закончившиеся взаимопониманием и миром, вопреки цитате, приведенной в вашем очерке.

Серьезные трения между супругами Волконскими возникли на почве вопроса замужества 15-летней Елены Сергеевны Волконской, всего через 4 года после описываемых событий.

К 1849-50 гг. Михаил Сергеевич Волконский Иркутскую гимназию заканчивает с золотой медалью, но в университетском образовании сыну государственного преступника отказывают, и новый губернатор, интеллигентный и образованный человек, Николай Николаевич Муравьев-Амурский берет 18-летнего Михаила Волконского к себе на службу чиновником особых поручений. Иными словами, перед Михаилом Сергеевичем появились серьезные карьерные перспективы.

Елене Сергеевне же (Неллиньке) в 1849 исполнилось 15 лет, она была отменная красавица, и надо было устраивать и ее судьбу, то есть - замужество.
Мария Николаевна была одержима желанием найти Неллиньке столичного жениха, чтобы она смогла уехать из Сибири, этой цели вполне служил и светский салон, который Мария Николаевна устраивает в своем доме.
Салон этот, наряду с губернатором Муравьевым-Амурским и его женой француженкой Рашмон, не всегда посещали лица, которые Сергей Григорьевич считал подобающей компанией для своей дочери, и на этой почве у супругов стали возникать серьезные разногласия.

Эти разногласия привели к прямому противостоянию, когда в Иркутск на службу к губернатору прибывает молодой чиновник по особым поручениям из Петербурга Дмитрий Молчанов, дворянин, состоятелен и холост. Он начинает бывать в «салоне» Марии Николаевны и ухаживать за Неллинькой, Мария Николаевна дело ведет к свадьбе.

Взрывается все Иркутское декабристское сообщество - ребенку всего 15 лет, говорят ей.
Об этом человеке - его финансовой нечистоплотности и непорядочности ходят нехорошие слухи. Она не желает ничего слышать.

От нее отворачиваются самые близкие люди - Екатерина Ивановна Трубецкая выскажет ей всю правду в лицо (позднее Мария Николаевна даже не пойдет на ее похороны в Иркутске, хотя Сергей Григорьевич там будет), Александр Поджио, которого она назовет двуличным, перестанет ее посещать (старший брат Иосиф скончался к тому времени на пороге дома Волконских в 1848 году).

Иван Иванович Пущин, крестный отец Мишеля Волконского, в письме к Ф.Ф. Матюшкину в 1853 году писал: «Я в бытность мою в 1849-м году в Иркутске говорил Неленькиной маменьке все, что мог, но, видно, проповедовал пустыне».

А с супругом у нее - настоящая война, потому что без согласия отца Нелли брак был бы невозможен. У Молчанова, действительно серьезно влюбленного в Нелли, с Сергеем Григорьевичем доходит до рукоприкладства.
Единственный человек, кто ее поддерживает в это время – это сын Мишель, который пишет, что отец так себя ведет, что "Нелли останется старой девой".

Но Мишель часто уезжает в экспедиции, и Мария Николаевна остается совсем одна.
У нее учащаются сердечные приступы так, что доктора запрещают ей выходить из дому.

Иван Иванович Пущин, приехавший в Иркутск погостить, пишет в августе 1949 года М.И. Муравьеву-Апостолу и Е.П. Оболенскому: «...Живу у Волконских, не замечая, что я гость. Балуют меня на всем протяжении сибирском. Марья Николаевна почти выздоровела, когда мы свиделись, но это оживление к вечеру исчезло - она, бедная, все хворает: физические боли действуют на душевное расположение, а душевные тревоги усиливают болезнь в свою очередь».

И тут, наблюдая за страданиями горячо любимой жены, Сергей Григорьевич не выдерживает и сдается, лишь бы ее дальше не волновать.

Через несколько месяцев состоялась свадьба Елены Сергеевны Волконской (ей уже исполнилось 16 лет) с Дмитрием Молчановым. Мария Николаевна была счастлива.

В 1853 году у Нелли родился сын - Сережа Молчанов.

И Елена Сергеевна, и, позже, Михаил Сергеевич Волконские назвали своих первенцев в честь своего отца - Сергеями.

В 1853-54 годах произошло радостное событие: сестра Сергея Григорьевича Софья Григорьевна, теперь уже вдова фельдмаршала Петра Михайловича Волконского, отправилась к брату в гости в Иркутск и пробыла там около года, с позволения губернатора Муравьева-Амурского брат и сестра вместе объездили чуть ли не всю Сибирь.

Она же сообщила, что правление Николая Первого подходит к концу, и что, по достоверным слухам, воспитанник Жуковского будущий император Александр Второй после коронации намерен даровать декабристам прощение. Было ясно, что время изгнания подходит к концу.

И тут - новый удар: мужа Нелли обвинили во взяточничестве, против него началось судебное следствие, ему грозит длительный тюремный срок. Для Марии Николаевны это известие стало страшным ударом. Оправдались предсказания ее супруга и друзей о сомнительной личности зятя!

Иван Иванович Пущин пишет Г.С. Батенькову 11 декабря 1854 года: «Молчанов отдан под военный суд при Московском ордонансгаузе. Перед глазами беспрерывно бедная Неленька! ...
Жду не дождусь оттуда известия, как она ладит с этим новым, неожиданным положением. Непостижимо, за что ей досталась такая доля?».

Мария Николаевна проводит дни в постели и в слезах, Сергей Григорьевич за ней ухаживает и скрывает еще более тревожные новости, приходящие от дочери теперь уже из Москвы: у Молчанова началось умственное помешательство. Каким-то образом Марии Николаевне это становится известно. Александр Поджио пишет: «старуха все знает, но скрывает и плачет по ночам».

Бедная несчастная Нелли теперь мучается с ребенком и с помешанным мужем в тюрьме, и все это - благодаря ей!

Очень характерно для великодушного Сергея Григорьевича, что он даже встал на сторону обвиненного зятя и пытался, через сестру Софью и племянницу Алину Петровну Дурново как-то ему помочь (письма друзьям и семье).

В этот период, вопреки устоявшимся мнениям, взаимоотношения супругов Волконских - самые сердечные. Сергей Григорьевич фактически переселяется в Иркутск, так как Мария Николаевна оказывается в Иркутском обществе почти в полной изоляции, особенно после того как она не присутствует на похоронах всеми горячо любимой Катюши Трубецкой.
Иван Пущин особо отмечает в своих письмах, насколько одинокой осталась Мария Николаевна после истории с замужеством Нелли.

Мария Николаевна пишет сыну и дочери о своем супруге "ваш отец ухаживает за мной хорошо", и всегда просит Мишеля и Елену не забыть черкнуть строчку специально «для papa». Однако здоровье ее сильно подорвано.

Когда же император Николай Павлович умер и многие каторжане, в том числе и Мария Николаевна, возликовали, Сергей Григорьевич - плакал, и не по свидетельству «современников», а его собственной супруги. Мария Николаевна писала сыну Мишелю: «отец твой третий день плачет, не знаю, что с ним делать!».

Все живут в ожидании амнистии.

Здоровье Марии Николаевны, тем не менее, становится критическим, ей теперь могут помочь только в столицах, и Нелли остро нуждается в ее присутствии в Москве.

Софья Григорьевна Волконская и Алина Петровна Дурново добиваются от властей разрешения для Марии Николаевны вернуться из Сибири в Россию, как тогда говорили. В письме к брату Н.И. Пущину И.И. Пущин пишет 1 августа 1855 года: «Недавно узнал, что Нелленька выхлопотала позволение М.Н. поехать в Москву».

Но Мария Николаевна соглашается на это при одном условии - что ей разрешат вернуться к мужу Сергею в Сибирь по завершении лечения (архив Раевских).
Иван Пущин пишет Оболенскому: «Сергей Григорьевич остался бобылем, но не унывает!». Напротив, он счастлив, что всей его семье теперь удалось вырваться из Сибири.

Вот причины и обстоятельства отъезда Марии Николаевны из Сибири в конце 1855 года, всего за несколько месяцев до Сергея Григорьевича - уже по амнистии в 1856 году, амнистии, которую в Сибирь привез его сын Михаил Сергеевич Волконский.

Детям Волконского вернули княжеский титул, а ему самому - боевые награды.
Впереди у Маши и Сержа было еще много всего хорошего: целых семь лет совместной жизни (вплоть до ее смерти в 1863 году в возрасте всего 58 лет), и совместные поездки за границу, и спокойная старость в имении дочери в Вороньках (где Сергей Григорьевич все-таки разбил образцовый огород!), и широко отмеченная свадьба в Фалле князя Михаила Сергеевича Волконского и внучки графа Бенкендорфа Елизаветы Григорьевны, и замужество по большой любви овдовевшей Елены Сергеевны с замечательным русским дипломатом Николаем Кочубеем.

После трагического первого брака Елены Сергеевны Волконской с Дмитрием Васильевичем Молчановым (муж умер в апреле 1858 года), княгиня Мария Николаевна Волконская с дочерью Еленой уехала за границу. В Европе Волконские познакомились с молодым дипломатом Николаем Аркадьевичем Кочубеем (1827–1864). Отец Николая вместе с князем Сергеем Волконским прошел от Смоленска до Парижа. Но в 1825 году Пути их разошлись. Князь Волконский был сослан на 30 лет в Сибирь, а Аркадий Кочубей остался на государственной службе. Дети старых ветеранов встретились в Париже. Там же состоялась помолвка Елены и Николая. Они обвенчались в начале 1859 года и отправились на Украину в имение мужа с. Воронки Черниговской губернии. Это имение стало последним приютом и местом упокоения отца и матери Елены Сергеевны. Там же был похоронен в 1864 и сам 37-летний хозяин имения Н.А.Кочубей. У Елены и Николая в 1863 году родился сын Михаил (1863-1935), который и унаследовал имение отца.

У Максима Волконского еще много интересных семейных историй. Советую прочитать, кому интересно.

Её жизненный путь был овеян ещё при жизни таким шлейфом романтики и героизма, как ни у одной другой жены декабриста. В первую очередь, конечно, благодаря легендарной воинской славе её отца и мужа, и знакомству с Пушкиным . Но и сама она немало поспособствовала тому, чтобы остаться в памяти потомков трагической фигурой – стойкой юной женой и матерью, пожертвовавшей всем в жизни ради своего мятежного супруга – в первую очередь, написав (уже после возвращения из Сибири) свои “Записки”. Все рассказы о ней начинаются с того, что она-де – самая молодая из всех декабристок, именно на этом построен весь её легендарный образ. Но это совсем не так. Да, в момент восстания декабристов ей только-только исполнилось 20 лет (она родилась 25-го декабря 1805 года по старому стилю, по новому это – 6-е января 1806 года, что, в зависимости от обстоятельств, позволяет считать её моложе на год). Но из 22 жён осуждённых участников тайных обществ четыре женщины были младше неё, три из них – беременны – Анна Поливанова (урождённая Власьева ) (1807-1846), в декабре 1825 – беременная 18-летняя молодая жена, родившая в июле 1826 года сына, и овдовевшая через два месяца, в 19 лет (вот где была настоящая трагедия). Екатерина Лихарёва (урождённая Бороздина ) (1807-1843) – кстати, её кузина со стороны отца – ей тоже было 18 лет, она родила сына в мае 1826 – позже развелась со своим мужем, декабристом Владимиром Лихарёвым , и вышла замуж во второй раз. Анастасия Якушкина (1807-1846) – 18-летняя мать 2-летнего сына (то есть, родила его декабристка в 16) – она за мужем в Сибирь не поехала. И, наконец, Камилла Ле Дантю – действительно, самая младшая из всех декабристок (1808-1840), жена декабриста Василия Ивашева (1797-1841) – их свадьба состоялась в Петровском заводе 16-го сентября 1831 года.

ВОЛКОНСКАЯ (РАЕВСКАЯ) МАРИЯ НИКОЛАЕВНА (25.12.1805 (по ст.ст.)-10.08.1863)
Своё происхождение дворянский род Раевских ведёт из Галичины, от многочисленного и знатного украинского, позже частично ополяченного шляхетского дворянского рода Дуниных (Дунины-Раецкие – ветвь этой фамилии). Первым из представителей Раецких в пределах Московского царства оказался шляхтич Иван , ставший на новой родине Раевским , приехавший на службу к отцу царя Ивана Грозного , великому князю московскому Василию III , в 1526 году. Раевские состояли в родстве с правящим домом Романовых – Прасковья Ивановна Раевская (в замужестве Леонтьева ) (?-1641), была одной из прабабушек царя Петра I со стороны его матери, царицы Натальи Кирилловны Нарышкиной .

Отец декабристки, Николай Николаевич Раевский (1771-1829) был прославленным русским полководцем, героем Отечественной войны 1812 года, генералом от кавалерии (1813). За тридцать лет безупречной службы участвовал во многих крупнейших военных сражениях эпохи. После подвига под Салтановкой стал одним из популярнейших генералов царской армии. Борьба за батарею Раевского – один из ключевых эпизодов Бородинского сражения. Участник «Битвы народов» и взятия Парижа. Член Государственного совета.
Его мать, бабушка декабристки, Екатерина Николаевна (урождённая Самойлова ) (1750-1825), приходилась родной племянницей по матери знаменитому светлейшему князю Григорию Александровичу Потёмкину-Таврическому (1739-1791), со всеми вытекающими из этого обстоятельства “вкусными пряниками” в виде огромных земельных владений в Украине (из первых букв названий принадлежавших ей сёл можно было составить фразу “Лев любит Екатерину” – Львом звали второго мужа бабушки Волконской ) и большого количества душ крепостных, не говоря уже об огромном наследстве после смерти бездетного (официально) дядюшки – которое, впрочем, ей пришлось делить со своими многочисленными кузинами и кузенами (и никто в накладе не остался).
Дедушка и бабушка Раевские поженились в самом начале 1769 года. Их союз не был их личным выбором, свадьбу устроил отец Екатерины Николаевны , покровительствовавший молодому, перспективному (и небогатому) офицеру. Невесте было 19 лет, жениху, Николаю Семёновичу Раевскому – 28. В том же году родился их первенец, Александр . В 1770 году молодой полковник Раевский добровольно отправился в действующую армию на Русско-турецкую войну. При взятии Журжи он был тяжело ранен и в апреле 1771 года скончался в Яссах, не дожив пять месяцев до рождения своего второго сына (14-го сентября 1771 года), названного в его честь – Николая , отца декабристки.

Бабушка Волконской по отцу, Екатерина Николаевна Самойлова (Раевская, Давыдова ). Портрет кисти В.Боровиковского, написан в 1790-х годах. Самойловой здесь “немного за сорок”.

Через два года после смерти мужа бабушка Волконской вышла замуж во второй раз (теперь уже по своему выбору), за Льва Денисовича Давыдова (1743-1801), родного дядю знаменитого поэта-гусара, партизана Дениса Давыдова и известнейшего генерала Александра Ермолова, “усмирителя Кавказа”. В этом, очень счастливом, браке, у неё родились три сына и дочь.
Однако, сыновья Екатерины Николаевны от первого брака росли отдельно от матери (которая всю жизнь прожила в своём украинском имении Каменка – сейчас это райцентр Черкасской области), в С.-Петербурге, в доме своего деда (её отца), сенатора и тайного советника Николая Борисовича Самойлова (1718-1791). По обычаю того времени, братья Раевские были зачислены на военную службу в самом нежном возрасте – в 1774 году, в Преображенский лейб-гвардии полк (Александру было 5 лет, Николаю – 3 года). А действительную службу отец Марии Волконской начал 1-го января 1786 года, в 14 лет. Юный гвардейский прапорщик был определён в армию генерал-фельдмаршала Г. А. Потёмкина - своего двоюродного деда по материнской линии. Понятно, что под таким началом карьера у братьев Раевских с самого начала резко пошла в гору. Русско-турецкую войну через четыре года, в 1791-ом году, 19-летний Николай Раевский закончил в звании подполковника и командира Полтавского казачьего полка. Его старшему брату Александру повезло гораздо меньше – он погиб 11-го декабря 1790 года, во время штурма Измаила.

Мать Марии Волконской , Софья Алексеевна , урождённая Константинова (25.08.1769-16.12.1844), с точки зрения знатности своих предков значительно уступала супругу. Впрочем, это обстоятельство с лихвой “компенсировалось” тем фактом, что по материнской линии она была внучкой М.В.Ломоносова .
Её отец, (1728-1808), этнический грек по происхождению, был сыном бедного брянского протопопа, представителем незнатного беспоместного дворянского рода Константиновых (эта фамилия была внесена в Дворянские списки Киевской и Черниговской губерний, так что для греческих предков Волконской Украина в своё время стала второй родиной). Впрочем, дворянское происхождение сыну провинциального священнослужителя помогло добиться жизненного успеха в самую последнюю очередь. Главным условием стала его исключительная мужская красота, о которой упоминают знавшие его современники. Образование дед декабристки получил в Киево-Могилянской академии, изначально собираясь сделать духовную карьеру. Однако, уже по её окончании, в 1750 году, поступил в Академический университет в С.-Петербурге. В 1753 году получил звание магистра. С 1762 года служил личным библиотекарем Екатерины II – до 1773 года, когда после смерти жены вышел в отставку. Сама императрица признавалась, что терпит присутствие этого слишком напыщенного и тщеславного красавца исключительно из уважения к его выдающемуся покойному тестю Ломоносову – который, кстати, при жизни неизменно (четыре или пять раз) отказывал Константинову в руке своей дочери – влюблённая в будущего мужа Елена Михайловна (при том, что он был старше дочери учёного на 21 год) смогла выйти за него замуж только после смерти отца.

Бабушка декабристки по материнской линии, Елена Михайловна (1749-1772), была единственной дожившей до взрослого возраста дочерью Михаила Васильевича Ломоносова (1711-1765). Таким образом, Мария Волконская – правнучка выдающегося российского учёного. Кстати, и с этой стороны предки декабристки были, вопреки общепринятому мнению, дворянами. Михаил Ломоносов получил наследственное дворянство (на которое имел право, согласно “Табели о рангах”, с 1751 года, когда ему был присвоен чин коллежского советника) указом императрицы Елизаветы Петровны от 1 марта 1753. Так что бабушка Волконской со стороны матери стала дворянкой в возрасте 4 лет, одновременно с родителями. Она прожила очень короткую жизнь – скончалась в 23 года в родах четвёртого ребёнка, дочери Анны (девочка выжила, и прожила на свете, как минимум, 92 года – но при этом никогда не выходила замуж). К слову, её муж-красавец, оставшись вдовцом в 44 года, никогда даже не пытался жениться во второй раз (хотя прожил долго – он умер в 80 лет), посвятив свою жизнь сыну и трём дочерям. Из которых, кстати, никто не создал собственную семью, кроме Софьи Алексеевны .

Дед Волконской по матери, Алексей Алексеевич Константинов . Портрет кисти В.Боровиковского написан в 1808 году, незадолго до смерти Константинова. На картине ему 80 лет.

Брак родителей Марии Волконской был заключён в 1794 году, в Петербурге, безусловно, по любви (они познакомились годом ранее там же, на одном из балов), которой они не изменили до конца своих дней. И это всегда вызывало недоумение у всех, кто близко знал супругов.

Во-первых, Софья Алексеевна была на два года старше Николая Николаевича (жениху было 24 года, невесте – 26, по понятиям того времени она была безнадёжной старой девой), и особой красотой никогда не отличалась (хотя в светском обществе её прозвали “девой Ганга”, почему-то считая похожей на индианку).
Во-вторых, мать декабристки не была завидной партией как по части знатности своего происхождения, так и по части богатства. В приданое Софья Алексеевна получила мызу Усть-Рудица недалеко от Ораниенбаума (наследство дедушки Ломоносова , который, снова вопреки официальной историографии, не только умер дворянином, но и имел собственных крепостных крестьян – но об этом как-нибудь в другой раз) в равных долях с сестрой Екатериной Алексеевной (ум.1846) – кстати, хотя эта родная тётка Марии Волконской была горбатой, в неё всю жизнь был влюблён баснописец Иван Крылов (да-да, тот самый), который трижды безрезультатно сватался к своей пассии, и, в конечном итоге, сам так никогда и не женился (хотя и прижил незаконнорожденную дочь от собственной кухарки).
И, в-третьих – Софья Раевская обладала (в своего батюшку пошла) таким высокомерием, упрямством, спесью и заносчивостью, была настолько невыносимо чопорна, тщеславна, надменна и амбициозна, что по этой причине никогда не имела друзей и была нелюбима в высшем обществе Российской империи.
По словам её правнука Сергея Волконского , Софья Алексеевна была «женщина характера неуравновешенного, нервная, в которой темперамент брал верх над разумом». В бОльшей или меньшей степени отрицательные черты характера матери унаследовали и все её дети.

Супруги Раевские , родители Волконской . Портрет отца написан британским художником Джорджем Доу около 1820 года для “галереи героев 1812 года”. Потрет матери – кисти В.Боровиковского, 1813 года – по случаю получения Софьей Алексеевной дамского ордена Святой Екатерины (у неё на плече). Здесь внучке Ломоносова 44 года, она мать семерых детей.

Семью Раевских современники часто называли “ядовитым семейством”. По совокупности этих причин у матери декабристки с самого начала не сложились отношения с роднёй мужа (в первую очередь, она не могла простить свекрови её второго брака, из-за которого у генерала Раевского появилось четверо сонаследников её огромного состояния) – да так, что единоутробные (по матери) братья Николая Раевского были даже вынуждены защищать от неё свою мать. При этом отважный генерал всю жизнь был неизменно снисходителен к выходкам своей жены, не желая слушать никаких упрёков в её адрес, даже от самых близких людей. Хотя из-за вздорного характера Софьи Алексеевны , в конечном итоге, пострадала и его карьера, и он был вынужден преждевременно подать в отставку в ноябре 1824 года.
С 1816 года генерал Николай Раевский был назначен командующим 4-м пехотным корпусом 1-й армии, штаб которого был расположен в Киеве. В Киевской губернии тогда не было гражданского генерал-губернатора, и, таким образом, командир корпуса оказался высшим должностным лицом в этой части Российской империи. Во время торжественных приёмов и балов, которые Раевский (по своему служебному положению) давал в Киеве, его жена вела себя, как особа царской крови, требуя от подчинённых своего мужа и их супруг к себе такого же отношения, как к дамам императорской семьи (о чём, разумеется, “доброжелатели” генерала немедленно сообщили в С.-Петербург).
Кроме того, хотя, по заслугам своего мужа – героя войны 1812 года – Софья Алексеевна имела полное право стать статс-дамой при императорском дворе (к тому же, с 1813 года она была кавалерственной дамой ордена Святой Екатерины, что давало ей дополнительные преимущества для получения этого статуса), из-за её невыносимого поведения в обществе такая возможность никогда даже не рассматривалась. А вот три из четырёх дочерей Раевских (кроме декабристки) – каждая в своё время – побывали фрейлинами императрицы.

Мария Раевская . Акварель неизвестного художника начала 1820-х годов. Жене декабриста здесь примерно 15-16 лет. Такой её впервые увидел Пушкин.

Мария Волконская была у своих родителей шестым по старшинству ребёнком из их семи детей (двух сыновей и пяти дочерей, одна девочка умерла в младенчестве). Родилась она в одном из украинских имений своего отца (который тогда находился во временной отставке). Её детство прошло в Петербурге, Киеве, Украине – семья часто переезжала. Как и все дети Раевских , Мария получила прекрасное домашнее образование. Она была отличной пианисткой, обладала красивым голосом, пела почти профессионально и особенно любила итальянскую музыку. Знала французский и английский языки «как свои родные». Русским языком владела значительно хуже, поэтому всегда писала по-французски.

Почти за два года до сватовства к ней будущего мужа, в 1823 году, руки Марии просил польский шляхтич, бывший в то время киевским губернским маршалком (предводителем дворянства), Густав Олизар (1798 – 1865), но получил от её отца отказ по причине «различия народности и религии» . Мнение своей дочери по этому поводу Николай Раевский не спрашивал. Впрочем, его не интересовало и её отношение к следующему жениху, на предложение которого генерал ответил согласием – князь (1788-1865) посватался к Марии Раевской в августе 1824 года. Для семейства Раевских , которое в то время находилось на грани банкротства (смерть в следующем, 1825 году, богатейшей престарелой матушки генерала, Екатерины Николаевны Давыдовой , не улучшило их положение, поскольку наследство своему старшему сыну она, по его просьбе, когда во время правления Павла I он был отправлен в отставку и остался без средств к существованию, выделила ещё при своей жизни), отказ одному из лучших женихов Российской империи и личному другу генерала был совершенно невозможен.

Князь Сергей по своему происхождению и по отцовской, и по материнской линиям был прямым потомком черниговских Рюриковичей . Его отец, князь (1742-1824), в молодости был одним из “екатерининских орлов”, последние годы жизни – военным губернатором Оренбургской губернии. В молодости он был лихим воякой, участвовал практически во всех сражениях периода царствования Екатерины II , за что заслужил от полководца Суворова наименование “неутомимого” и “трудолюбивого”. В старости стал чрезвычайно эксцентричным – о его странностях ещё при жизни ходили анекдоты. На улицах Оренбурга военного губернатора постоянно видели гуляющим в халате поверх нижнего белья, а на халате все ордена: в таком виде он иногда заходил далеко, а возвращался на какой-нибудь встречной телеге.

Князь Григорий Семёнович Волконский , отец декабриста. Портрет кисти В.Боровиковского, 1806 год. Здесь ему около 65.

Мать князя, урождённая княжна Александра Николаевна Репнина (1757-1834), всю жизнь занимала высокие посты при императорском дворе, с 1797 года кавалерственная дама ордена Святой Екатерины малого креста, с 1808 года статс-дама. На коронацию Николая I в 1826 году получила орден Святой Екатерины большого креста (этим орденом до неё награждали исключительно представительниц королевских и императорских династий). Обергофмейстерина (“первая дама” – то есть, она управляла всем дамским придворным штатом и канцелярией цариц) трёх, сменявших одна другую на престоле, императриц. Пока в начале 1826 года шёл допрос декабристов, и её младший сын сидел в Петропавловской крепости, она уже была в Москве, где шли приготовления к коронации Николая I . Императрица Александра Фёдоровна , сочувствуя своей обергофмейстерине, сама захотела освободить её от некоторых, особенно утомительных, обязанностей, но для Александры Николаевны нарушить придворный этикет было равносильно преступлению, и поэтому она принимала полноценное участие и в подготовке к коронации, и во всех мероприятиях, с ней связанных.

Мать Сергея Волконского , княгиня (княжна Репнина ) в молодости – 1780-е годы, ей около 25 лет; и в старости – 1820-е (около 65). Авторы обоих портретов неизвестны.

Самый старший брат Волконского , Николай (1778-1845), вместе с фамилией деда по матери, генерал-фельдмаршала Репнина (у того не было законных сыновей, и фамилия перешла к сыну одной из дочерей), унаследовал и бОльшую часть его огромного состояния. Полтора года, с 1813 по 1814 год, был генерал-губернатором Саксонии с неограниченными полномочиями в управлении (ходили слухи, что его даже короновали). С 1816 по 1834 год был генерал-губернатором Малороссии. То обстоятельство, что Николай Репнин-Волконский был женат на внучке последнего Гетмана Украины, Кирилла Григорьевича Разумовского , Варваре Алексеевне Разумовской (которая, кстати, покровительствовала поэту Тарасу Шевченко ), делало его в глазах современников неофициальным Гетманом Украины.

Самый старший из братьев декабриста, Николай Репнин-Волконский . Портрет кисти британского художника Джорджа Доу. Написан около 1820 г. для “галереи героев 1812 года”

Никита Григорьевич (1781-1834), как и Сергей , и Николай , был активным участником Русско-турецкой войны и войны с Наполеоном . В 1808 году Александр I посылал его с письмом к Бонапарту в Париж. Однако, больше всего он был известен как муж Зинаиды Александровны , урождённой княжны Белосельской-Белозерской – хозяйки литературного салона, писательницы, поэтессы, певицы и композитора, видной фигуры русской культурной жизни первой половины XIX века. Считается, что именно из её московского дома уезжала в Сибирь к мужу Мария Волконская (на самом деле нет, но прощальный вечер с участием литературной и музыкальной богемы в её честь, на котором присутствовал Пушкин , действительно, имел место). Интересно, что княгиня Зинаида была родственницей одновременно двух самых известных декабристок – с княгиней Марией они приходились друг другу невестками (жёны родных братьев), а Трубецкая была её кузиной, хоть и не кровной – родная тётка Трубецкой по матери, Анна Григорьевна Козицкая , приходилась княгине Зинаиде мачехой.

Второй по старшинству брат декабриста, Никита Волконский , и его богемная жена, Зинаида Волконская (урождённая княжна Белосельская-Белозерская ). Портреты сделаны примерно в одно время. Портрет князя – кисти художника П.Гульельми, датирован 1-ой половиной XIX века (князь умер в 1834 году). Княгиню написал Орест Кипренский в 1830 году.

Старшая сестра Волконского , Софья Григорьевна (1785-1868) – статс-дама, кавалерственная дама. Была очень похожа на своего отца, от которого унаследовала его странности – к старости у неё невероятно развились скупость и клептомания, о которых ходили даже не анекдоты, а легенды. Мать завещала ей свой дом в Петербурге, на речке Мойке – в котором с сентября 1836 года снимал квартиру Пушкин , где он и скончался 29-го января (10-го февраля) 1837 года после дуэли – сейчас это дом-музей Пушкина. Была замужем за дальним родственником, Петром Михайловичем Волконским (1776-1852) – генералом-фельдмаршалом (1850), министром императорского двора и уделов (1826-1852). С 1797 года он был адъютантом великого князя Александра Павловича . Его личным другом он был до конца жизни Александра I , после чего “по наследству” перешёл к его младшему брату, Николаю I . В военную кампанию 1813 и 1814 гг. князь Волконский находился при государе в звании начальника главного штаба армии. Именно он руководил военной операцией по взятию Парижа русскими войсками. С декабря 1824 по июль 1825 - чрезвычайный посол в Париже. В сентябре 1825 сопровождал императрицу Елизавету Алексеевну в Таганрог, присутствовал при кончине Александра I (19 ноября 1825 года), заведовал всеми приготовлениями и распоряжениями по отправке его тела в Петербург; затем состоял при Елизавете Алексеевне и после её смерти (4 мая 1826 года) руководил кортежем, сопровождавшим тело императрицы в Петербург.

Старшая и единственная сестра Сергея Волконского, Софья Григорьевна (акварель И.Гау, 1830 год) – здесь ей около 45 лет. И её блистательный супруг, Пётр Волконский (портрет из “галереи героев 1812 года”).

Ни один другой декабрист не имел таких “звёздных” родственников, да ещё и в таком количестве.

Князь Сергей Волконский был, как и его жена, шестым (но самым младшим) по счёту ребёнком у своих родителей (двое его старших братьев умерли в раннем детстве). Записан в службу сержантом в Херсонский гренадерский полк в 7 лет. Действительную военную службу начал в 1805 году, в 17 лет, в лейб-гвардии Кавалергардском полку. Участник кампании 1806-1807 в период наполеоновских войн, войны с Турцией 1806-1812, Отечественной войны 1812 года и заграничных походов русских войск 1813-1814. Участвовал более чем в 50 (!!!) сражениях. Особо отличился при Пултуске (1806), Прейсиш-Эйлау (1807), Ватине (1810) и под Калишем {1813). Произведен полковником – 6.09.1812, генерал-майором – 15.09.1813 с оставлением в императорской свите и награжден орденами Владимира 3 ст., Георгия 4 ст., Анны 2 ст. с алмазными знаками, Анны 1 ст. и несколькими иностранными, плюс золотой шпагой за храбрость.
Был владельцем 1046 душ крепостных крестьян в Нижегородской губернии и 545 душ в Ярославской губернии, в 1826 на них было до 280 тыс. руб. долга (следствие его расточительного, “гусарского” образа жизни – в первую очередь, огромных карточных долгов), кроме того владел 10 тыс. десятин земли в Таврической губернии и хутором под Одессой.

Ж.-Б.Изабэ. Портрет Сергея Волконского . 1814 год. Здесь ему 26 лет.

Понятно желание родителей Марии Волконской породниться со столь влиятельным, знатным и богатым семейством. На выраженные дочерью сомнения относительно кандидатуры жениха генерал Раевский ответил: «Кто ж тебя торопит? У вас будет время подружиться… Князь прекрасный человек …» Саму невесту, которой было тогда 18 лет, гораздо больше волновало то обстоятельство, что её 37-летний блестящий жених-генерал уже «зубы носил накладные при одном натуральном переднем верхнем зубе» .

Не вызывает никаких сомнений, что Мария Раевская выходила замуж против воли, никогда не любила своего жениха, а потом – мужа, и не смогла его полюбить на протяжении всей жизни (о чём декабристка достаточно откровенно написала в своих “Записках” после возвращения из Сибири).
Одновременно принято считать, что князь Волконский женился на ней по большой любви – его письма друзьям по этому поводу, казалось бы, не вызывают сомнений в его чувствах. Однако, их совместная супружеская жизнь не подтверждает его слова, для Сергея Григорьевича этот брак тоже был в некотором роде вынужденным. Дело в том, что к началу 1820-х годов ранее блестящая карьера князя Сергея начала буксовать – ей мешал его скандальный образ жизни, о котором прекрасно знало всё высшее общество Российской империи. Впо­следствии Волконский признавался в мемуарах, что для него самого и для того социального круга, к которому он принадлежал, были характерны «общая склонность к пьянству, к разгульной жизни, к молодечеству» , «картёж и беззазорное блядовство». Дуэли по любому поводу, пари по самым вздорным причинам, опасные (в первую очередь, для простолюдинов) “проказы”, скандальные оргии с актрисами и пьянки – всё это тоже составляло бОльшую часть жизни и интересов декабриста.

В итоге, на протяжении, как минимум, 8-ми лет до своей свадьбы Волконский не был произведен в следующий чин, его обходили и при раздаче должностей. Александр I ждал, когда он остепенится,дав понять князю через родных, что в качестве первого шага в этом направлении ему необходимо жениться. Так что для Волконского сватовство к дочери старого боевого товарища было очень удобно тем, что он заранее был уверен в его согласии (судя по всему, чувства будущей жены декабриста интересовали так же мало, как и её отца). Учитывая чудовищную “гусарскую” репутацию Волконского и его огромные долги, родители более богатой и знатной невесты могли ему и отказать.

Венчание князя Сергея Волконского и Марии Раевской состоялось в Киеве 11-го января 1825 года, на Печерске, в старинной церкви Спаса на Берестове. Молодожёны провели медовый месяц в Гурзуфе, вместе они были и последующие три месяца (и это весь “стаж” их совместной жизни до ареста декабриста). Однако, этот самый романтический период в супружеской жизни не сблизил их. Молодой муж откровенно тяготился свежеобретёнными “оковами”, молодая жена очень тяжело и болезненно восприняла начало супружеских отношений.
Вскоре Мария заболела (так проявилась её беременность) и с матерью и младшей сестрой Софьей уехала в Одессу на морские купания – Волконский (судя по всему, с облегчением – на это время приходится всплеск его активности в делах “Южного общества”) вернулся к себе на службу, где осенью его ждало долгожданное повышение – он стал исполняющим обязанности командира 19-й пехотной дивизии (ранее он командовал 1-ой бригадой этой дивизии).
Во второй раз молодые супруги увиделись только в ноябре – князь Сергей отвёз жену в имение Раевских , Бовтышку (которую русские владельцы называли “Болтышкой”, Киевская губерния, сейчас – Кропивницкая область Украины) – Мария Николаевна была на последних сроках беременности, а Волконского , из-за напряжённой ситуации в связи с болезнью, а потом – смертью Александра I в Таганроге, начальство не отпустило в отпуск, и он не мог уделять своей жене должного в её положении внимания. 2-го января 1826 года у Волконских в Бовтышке родился сын Николай . А 5-го января его отца, который так никогда и не увидел своего первенца, арестовали в Умани (сейчас райцентр Черкасской области Украины), в штабе дивизии, что интересно, по делу восстания Черниговского полка (к которому он не имел никакого отношения). Доставлен в Петербург 14.01 и заключен в Петропавловскую крепость в №4 Алексеевского равелина.

Акварель П.Соколова 1827 года. Княгиня Мария Волконская со своим первенцем, годовалым сыном Николаем .

Об аресте мужа Волконская узнала только 28-го февраля – её родные скрывали это от неё, объясняя его отсутствие важной “командировкой” в Молдавию. Первые роды Марии Николаевны были очень тяжёлыми, она медленно выздоравливала, и, возможно, новость о заключении князя Сергея (кроме него, по делу декабристов были арестованы оба её брата – Николай и Александр , – впрочем, вскоре полностью оправданные, и родной дядя по отцу, Василий Давыдов – этот “загремел” в Сибирь вместе с её мужем), действительно, могла серьёзно пошатнуть её неокрепшее здоровье.

Однако, в дальнейшем поведение всей семьи Марии Николаевны по отношению к ней ВСЕГДА была исключительно жестоким, бессердечным и эгоистичным. Всего год назад её выдали замуж за нелюбимого человека, совершенно не интересуясь, хочет ли она сама этого брака. Теперь княгиню Марию заставляли разорвать с ним отношения – вплоть до развода (а её намерение отправиться за мужем в Сибирь встречало со стороны родных недоумение, иронию и даже насмешки), и опять Раевских совершенно не интересовало мнение их дочери и сестры по этому поводу. Вероятно, именно такое поведение, в первую очередь, родителей, в конечном итоге, укрепило окончательное решение Волконской (которая тоже, как и все Раевские , обладала семейным упоротым “ядовитым” характером, который ярко проявился позже) разделить судьбу своего мужа на каторге. С её стороны это был протест и вызов (поддержанные матерью и сестрой князя Сергея – генерал Раевский писал в письме своей старшей дочери Екатерине , уже после того, как Мария Волконская уехала в Сибирь, что, поехав, она повиновалась не чувству, а “влиянию Волконских баб, которые похвалами её геройству уверили её, что она героиня, – и поехала, как дурочка” ), желание избавиться от навязчивого диктата брата Александра , который в этих обстоятельствах стал её настоящим тюремщиком(как он писал в то время в одном из своих писем родным о декабристке:“Она сделает и должна делать лишь то, что посоветуют ей отец и я …”) и матери, пусть и такой дорогой ценой.

К слову, её истеричная матушка вообще была не в состоянии даже посочувствовать своей дочери и зятю. Софья Алексеевна всегда была в первую очередь женой, и только в пятую, если не в десятую – матерью. Именно она создала в семье культ своего мужа, которому беспрекословно подчинялась она сама и их дети. В своих “Записках”, уже после возвращения из Сибири, Мария Волконская , упоминая свои первые роды, начавшиеся 1-го января 1826 года в имении Раевских , в Бовтышке, рассказывает, как родители спорили, каким именно образом ей лучше рожать – лёжа на кровати или сидя в кресле. Мнение отца, “как всегда” , победило – княгиня Мария почти сутки мучилась в кресле. Её мать, родившая за свою жизнь семерых детей, и, в отличие от своего супруга-генерала, имевшая конкретное представление о родах, даже в таком, сугубо женском, деле, не посмела оспаривать мнение Раевского , и тем самым облегчить страдания рожавшей дочери.

Если Софья Алексеевна не жалела собственных детей ради авторитета своего героического супруга, то, разумеется, ей не было никакого дела до чувств и желаний зятя – декабрист Волконский , родство с ним наносило ущерб, в первую очередь, безукоризненной репутации её мужа. Значит, надо было любыми средствами разорвать связь Раевских и князя Сергея . Эта мысль проходит лейтмотивом через все письма родных Марии Волконской в Сибирь – Софья Алексеевна умудрялась устраивать сцены и закатывать истерики Волконским даже на расстоянии тысяч километров, причём в письменном изложении незамужних сестёр декабристки, Елены и Софьи – сама она до переписки с “женой государственного преступника” не снисходила, хотя Мария продолжала писать матери вплоть до её смерти. Можно себе представить, чего ей это стоило – из всех родных Волконской в конце каждого письма к ней “кланялась” её мужу только её сестра Елена (а после смерти отца только она одна из всей семьи продолжала переписку с декабристкой)– для всех остальных Сергей Волконский умер.

Как впоследствии упоминала сама Мария Николаевна в своих мемуарах, уезжая в Сибирь, она до конца не понимала, на какую жизнь обрекает себя в изгнании. А после того, как осознала это, её фамильное высокомерие, тщеславие и апломб не позволили ей признать свою роковую ошибку. Потом – смерть в январе 1828 года в С.-Петербурге её 2-летнего сына Николая , а в следующем, 1829 году – преждевременная, в 58 лет, кончина любимого отца (в чём родные немедленно обвинили княгиню Марию и её мужа), окончательно сожгли все “мосты” Волконской назад, в европейскую Россию – ей не к кому стало возвращаться. Мать сама не желала с ней даже переписываться, единственное письмо, которое она написала Марии в 1829 году (на французском языке, как и вся переписка), заканчивалось словами: «Вы говорите в письмах к сестрам, что я как будто умерла для Вас… А чья вина? Вашего обожаемого мужа… Немного добродетели нужно было, чтобы не жениться, когда человек принадлежит к этому проклятому заговору. Не отвечайте мне, я Вам приказываю!»

В столь непримиримом противостоянии “ядовитого семейства” решению Волконской следовать за мужем был и ещё один, весьма деликатный, но, пожалуй, главный, мотив – финансовый. Семья Раевских , как я уже упоминала, была фактически разорена ещё за год до восстания декабристов. Даже отправить княгиню Марию в Сибирь к мужу им было не по карману – они жили исключительно на пенсию генерала Раевского , семейные имения были несколько раз перезаложены.
Накануне гражданской казни декабристов, которая состоялась в ночь с 12-го на 13-е июля 1826 года, князь Сергей Волконский (по требованию отца и братьев жены, которые оказывали на него огромное давление во время следствия по делу декабристов – даже единственное свидание Марии Волконской с мужем в Петропавловской крепости состоялось в апреле 1826 года только после её прямого обращения к Николаю I , и после того, как Раевские (за спиной своей дочери и сестры, разумеется) получили от узника обещание заставить свою жену вернуться домой, к сыну) написал завещание, в котором всю свою немалую собственность оставлял 6-месячному сыну Николаю . Согласно тому же завещанию, Мария Волконская назначалась опекуном его наследника. Кроме того, княгиня, как “вдова”, сохраняла право на свое приданое и на седьмую часть с имения мужа (сумма получалась кругленькая).
Разорившихся Раевских прекрасно устраивал такой финансовый расклад. Репутация самого старшего брата декабристки, совершенно беспринципного и циничного Александра , позволяет сделать предположение, что в его планы могло входить управление имуществом малыша-племянника вместо сестры, по причине её “болезненности и слабости здоровья”, о чём он постоянно упоминал в переписке с родственниками.
Отъезд декабристки к мужу в Сибирь лишал её брата такой возможности – ещё и по той причине, что своего сына Николая Волконская оставила не родителям, а у свекрови, в С.-Петербурге (хотя позже в письмах и просила отдать его в Бовтышку , своим родителям – впрочем, из обширной родственной переписки, дошедшей до наших дней, не видно, чтобы сами Раевские на этом настаивали).

Позже, уже в Сибири, у декабристки возникли финансовые трения со свекровью, Александрой Николаевной (с которой обычно она, в отличие от своих родителей, всегда ладила) – во-первых, перед отъездом Волконской из С.-Петербурга та распорядилась выделить невестке деньги только на лошадей до Иркутска. В письме к свекрови от 14 ноября 1827 года Мария утверждает, что до сих пор, кроме денег, привезённых с собой, получила только 1000 рублей от отца. Александра Николаевна в качестве ответа отправила в Благодатский рудник обоз с провизией (вообще, свекровь заваливала сына с невесткой посылками, выполняя любую, даже самую незначительную, просьбу Марии Николаевны . Для сравнения: родня декабристки ЗА ВСЁ время её пребывания в Сибири прислала ей однажды 15 бутылок хорошего вина – все они разбились по дороге). Во-вторых, в первые два года Волконские сильно задерживали положенное по завещанию князя Сергея денежное содержание Марии Николаевны – впрочем, такие же проблемы испытывала и богатейшая княгиня Екатерина Трубецкая – их родным требовалось время, чтобы разобраться, каким именно образом передавать в Сибирь деньги и посылки для жён “государственных преступников” (которые, разумеется, проходили строжайшую проверку, и не одну). Все эти недоразумения, в конечном итоге, разрешились, и финансовое положение Волконской укрепилось – позднее, в течение восьми лет (1830-1837) она пожертвовала декабристской «Большой артели» 15 тысяч рублей – очень большую сумму по тем временам. Однако, в отношения Марии Николаевны с Волконскими вмешался её отец, который в последние месяцы своей жизни обвинил сватов в ущемлении имущественных прав дочери, декабристка даже была вынуждена защищать родственников мужа. Дело дошло до того, что Николай Николаевич перестал писать Марии – они помирились только через три месяца, незадолго до его смерти, известие о которой его дочь сама описала так: «мне показалось, что небо на меня обрушилось».

Старший брат Марии Волконской , Александр Раевский , ставший её тюремщиком после вынесения приговора декабристам. Акварель начала 1820-х годов. Здесь ему около 25 лет.

Смерть генерала Раевского оставила его жену и двух незамужних дочерей практически без средств к существованию – высокомерная мать Волконской вынуждена была просить Николая I (причём через Пушкина ) о пенсии, так как ей просто не на что было жить. В январе 1830 года Пушкин писал А. Х. Бенкендорфу : «Вдова генерала Раевского обратилась ко мне с просьбой замолвить за неё слово… То, что выбор её пал на меня, само по себе уже свидетельствует, до какой степени она лишена друзей, всяких надежд и помощи. Половина семейства находится в изгнании, другая – накануне полного разорения. Доходов едва хватает на уплату процентов по громадному долгу. Госпожа Раевская ходатайствует о назначении ей пенсии в размере полного жалования покойного мужа, с тем, чтобы пенсия эта перешла дочерям в случае её смерти. Этого будет достаточно, чтобы спасти её от нищеты…» .
Пенсия, и немалая – 12 тыс. рублей в год, – была назначена. Но унижение, пережитое Софьей Алексеевной в связи с хлопотами по её получению, она до конца жизни не могла простить… правильно, дочери-декабристке. Кому же ещё?
Свои дни мать Волконской закончила в 1844 году в Италии, куда навсегда уехала из Российской империи в 1835 году с двумя своими незамужними дочерьми.

22-го декабря 1826 года княгиня Мария уезжает к мужу через Москву, оставив маленького годовалого сына на попечение свекрови, не попрощавшись ни с родителями, ни с братьями, ни с сестрами. Новый 1827 год Волконская встретила где-то в степи между Казанью и Иркутском в обществе горничной и ямщиков. От Москвы до Иркутска она добралась за 15 дней. В Иркутске княгиня заняла квартиру, из которой в тот же день выехала Екатерина Трубецкая . Через 8 дней приехала ещё одна жена декабриста, Александрина Муравьева . 11-го февраля 1827 года Волконская , сопровождаемая управляющим Нерчинского завода Т.С.Бурнашевым , прибыла в Благодатский рудник, где тогда находился её муж. Сергея Григорьевича она увидела на следующий день, 12-го – в общей казарме, где содержались все декабристы. Волконской (как и всем остальным декабристкам) разрешалось видеться с мужем два раза в неделю в присутствии офицера. Сама она вдвоём с Трубецкой поселилась по соседству с рудником, в убогой крестьянской избе.

Несмотря на очень сложные мотивы, побудившие Марию Николаевну отправиться к мужу в Сибирь (любви к нему среди них точно не было), её приезд, по многочисленным свидетельствам очевидцев, практически спас его если не от смерти, то от болезни и депрессии – в её присутствии он воспрянул духом и постепенно выздоровел (за что был бесконечно благодарен жене всю оставшуюся жизнь). Сцена с кандалами Волконского , которые его жена кинулась целовать при первой встрече с мужем в Сибири – достоверна. Но, опять-таки, этот порыв Волконской был продиктован скорее состраданием и поздно пришедшим осознанием собственной жертвы, чем какими-то другими причинами.

В дальнейшем, несмотря на искреннее желание супругов начать свою совместную жизнь “с чистого листа”, и их обоюдное стремление как-то притереться друг к другу, из этой попытки так ничего и не получилось – они были слишком разными людьми.
Мария Николаевна , судя по всему, поняла это вскоре (или одновременно) с двумя самыми страшными для неё утратами – смертью двухлетнего сына в далёком С.-Петербурге и кончиной любимого отца. И тогда же решилась заполнить образовавшуюся после них страшную пустоту чисто женским способом – рождением детей. С этой целью Волконская стала добиваться разрешения «разделить заключение» с мужем – через свою свекровь (которая всегда и во всём её поддерживала, в отличие от родной матери). Она попросила её похлопотать о том, чтобы жены декабристов могли жить вместе со своими мужьями в их камерах.

Об этой, интимной, стороне жизни декабристок не принято упоминать – и так понятно, что “свидания” мужей со своими жёнами два раза в неделю в течение часа, да ещё и в присутствии постороннего человека, делали невозможными их сексуальные отношения.
К тому же, кандалы с декабристов сняли только 1-го августа 1829 года (хотя и это обстоятельство дворян, которые, в первую очередь, были молодыми мужчинами и женщинами с естественными потребностями, всё равно не остановило – что легко высчитывается по датам рождения первенцев, например, Трубецких , Давыдовых, Муравьёвых и Волконских в Сибири). Николай I , которому мать Волконского прочитала письмо его жены, просьбу Марии Николаевны вскоре удовлетворил: жены поселились вместе с мужьями в новой тюрьме, в Петровском заводе (Нерчинский горный округ), в конце сентября 1830 года (у Волконских была камера №54). Однако, своего первого в Сибири ребёнка декабристка родила за два месяца до этого, ещё в Читинском остроге. Дочь Волконских Софья родилась 1-го июля 1830 года и умерла в тот же день.

В Петровском заводе у жён декабристов появилась возможность обзавестись собственным жильём – Мария Николаевна купила там небольшой дом, в котором 10-го марта 1832 года родился её сын Михаил (1832-1909), а через два года, 28-го сентября 1834 года – дочь Елена (1834-1916), которую мать звала на английский лад “Нелли” .

Иркутск, 1845 год. Дети Волконских – Михаил (13 лет) и Елена (11 лет)

Дети, по собственным словам декабристки, стали для неё началом новой жизни – муж отошёл на задний план, почти полностью исчезнув со страниц её писем – Волконская в дальнейшем упоминает о нём лишь изредка, и по совершенно незначительным поводам.
Не в последнюю очередь ещё и по той причине, что в жизни Марии Николаевны появился другой мужчина – тоже декабрист, Александр Викторович Поджио (1798-1873). В среде декабристов не только не было сомнений в их любовных отношениях – очень многие считали, что своих детей Волконская родила не от мужа, а от любовника. И, надо признать (но об этом дальше), что характер чрезвычайно (а иногда даже ненормально) близких взаимоотношений всех членов семейства Волконских и Александра Поджио – особенно после амнистии декабристам в 1856 году и их возвращения в европейскую часть Российской империи – никакими другими причинами объяснить невозможно.
Историк движения декабристов, сын декабриста Ивана Якушкина , Евгений Якушкин так писал об этом в 1855 году в личной переписке (ещё при жизни всех участников любовного треугольника): «Много ходит невыгодных для Марии Николаевны слухов про её жизнь в Сибири, говорят, что даже сын и дочь её дети не Волконского… Вся привязанность детей сосредотачивалась на матери, а мать смотрела с каким-то пренебрежением на мужа, что, конечно, имело влияние и на отношение к нему детей».

Так или иначе, но Волконский никогда не проявлял никаких эмоций в связи с этой ситуацией, и, тем более, с его стороны никогда не было ни малейших сомнений в своём отцовстве (по крайней мере, о них ничего не известно).
После того, как в 1835 году император распорядился выделить в пользование каждому поселенцу (у декабристов начали заканчиваться сроки каторги) по 15 десятин пахотной земли в Сибири, он с огромным азартом занялся сельским хозяйством, благодаря своим деньгам сумев превратить это “хобби” в прибыльный бизнес. В конечном итоге, к моменту своего возвращения в европейскую часть России Сергей Григорьевич сумел сколотить приличное состояние.

Иркутск, 1845 год. Даггеротипы Марии Волконской (ей 40 лет) и Сергея Волконского (57 лет). Кстати, не существует ни одного их совместного снимка.

Воспитанник декабриста А.П.Юшневского , врач Н.А.Белоголовый , так вспоминал об этом периоде в жизни князя Сергея : “Старик Волконский – ему уже тогда было около 60 лет – слыл в Иркутске большим оригиналом. Попав в Сибирь, он как-то резко порвал со своим блестящим и знатным прошедшим, преобразился в хлопотливого и практического хозяина и именно опростился, как это принято называть нынче. С товарищами своими он хотя и был дружен, но в их кругу бывал редко, а больше водил дружбу с крестьянами; летом пропадал по целым дням на работах в поле, а зимой любимым его времяпровождением в городе было посещение базара, где он встречал много приятелей среди подгородних крестьян и любил с ними потолковать по душе о их нуждах и ходе хозяйства. Знавшие его горожане немало шокировались, когда, проходя в воскресенье от обедни по базару видели, как князь, примостившись на облучке мужицкой телеги с наваленными хлебными мешками, ведёт живой разговор с обступившими его мужиками, завтракая тут же вместе с ними краюхой серой пшеничной булки. Когда семья переселилась в город и заняла большой двухэтажный дом… то старый князь, тяготея больше к деревне, проживал постоянно в Урике и только время от времени наезжал к семейству, но и тут – до того барская роскошь дома не гармонировала с его вкусами и наклонностями – он не останавливался в самом доме, а отвел для себя комнатку где-то на дворе – и это его собственное помещение смахивало скорее на кладовую, потому что в нем в большом беспорядке валялись разная рухлядь и всякие принадлежности сельского хозяйства; особенной чистотой оно тоже похвалиться не могло, потому что в гостях у князя опять-таки чаще всего бывали мужички, и полы постоянно носили следы грязных сапогов. В салоне жены Волконский нередко появлялся запачканный дегтем или с клочками сена на платье и в своей окладистой бороде, надушенный ароматами скотного двора и тому подобными несалонными запахами”.

И дальше – воспоминания того же автора о Марии Николаевне : “Но если старик Волконский, поглощенный своими сельскохозяйственными занятиями и весь ушедший в народ, не тяготел к городу и гораздо больше интересовался деревней, то жена его, княгиня Марья Николаевна, была дама совсем светская, любила общество и развлечения и сумела сделать из своего дома главный центр иркутской общественной жизни. Говорят, она была хороша собой, но, с моей точки зрения 11-летнего мальчика, она мне не могла казаться иначе, как старушкой, так как ей перешло тогда за 40 лет; помню ее женщиной высокой, стройной, худощавой, с небольшой относительно головой и красивыми, постоянно щурившимися глазами. Держала она себя с большим достоинством, говорила медленно и вообще на нас, детей, производила впечатление гордой, сухой, как бы ледяной особы, так что мы всегда несколько стеснялись в ее присутствии…”

Спрашивается, что могло быть общего между этими двумя людьми?

С каторги на поселение Сергей Волконский вышел несколько раньше положенного срока, в 1835 году, и вот почему.
23-го декабря 1834 года в С.-Петербурге скончалась его престарелая 77-летняя матушка, княгиня Александра Николаевна Волконская – обергофмейстерина двора императрицы Александры Фёдоровны . На её похоронах присутствовала императорская чета с наследником и младший брат царя. После смерти княгини в её бумагах обнаружили предсмертное письмо к Николаю I , в котором она просила самодержца простить её младшего сына. Прощение означало бы свободу, чего император, который поклялся, что при его жизни ни один из участников “дела 1825 года” не вернётся из Сибири, допустить не мог. Но и проигнорировать просьбу княгини, которая преданно служила императорскому дому всю свою сознательную жизнь (как и её покойный супруг), он тоже не мог. Поэтому Волконский вместо освобождения получил досрочную ссылку.

Болезни детей и продажа дома задержали Волконских в Петровском заводе до весны 1837 года – только в конце марта они прибыли в место своего поселения – деревню Урик, расположенную в 18 километрах от Иркутска. Кроме Волконских на поселении в Урике жили декабристы Ф.Вольф, М. Лунин, А. и Н. Муравьёвы, Н. Панов , в Усть-Куде (в восьми верстах от Урика) – А. и И. Поджио, П. Муханов, А. Сутгоф . На содержание Марии Николаевне из её собственных денег власти разрешили отпускать 2000 рублей ассигнациями (против 10 000 в Петровском заводе) в год. Она дважды пыталась добиться увеличения суммы: надо было учить детей, однако Петербург ей в этом отказал, так как «в Сибири учителей нет, а потому воспитание детей не требует расходов, а лишь одного попечения родителей». (К слову, каждая жена декабриста в обязательном порядке вела “расходную книгу”, в которой обязана была подробнейшим образом расписывать, сколько, от кого и когда денег она получила, и сколько и на что потратила. Баланс должен был сходиться в любую минуту их жизни на поселении – когда бы начальству не вздумалось его проверить). Тем не менее, несмотря на недостаток средств, родителями было сделано всё, чтобы дети получили достаточное домашнее образование: когда в 1846 году Михаил поступал в Иркутскую гимназию, он был зачислен сразу в 5 класс.

В январе 1845 года Мария Николаевна получила разрешение поселиться в Иркутске с детьми. Через два года она добилась права проживать в Иркутске и для Волконского .
Несмотря на годы общих лишений, объединившие декабристов и их жён на каторге в одну большую “семью”, на постоянную материальную помощь со стороны Волконских менее, чем их семья, материально обеспеченным товарищам по несчастью, в их среде Марию Николаевну недолюбливали.
Вытерпевшая за годы в Сибири так много от своих родственников, сама декабристка оставалась органичной частью своего “ядовитого семейства” – холодной, высокомерной, безжалостной и чёрствой.
Примерно в 1845-1846 году она навсегда рассорилась со своей самой близкой подругой, Екатериной Трубецкой – они обе хотели купить прекрасную усадьбу в Знаменском предместье Иркутска, принадлежавшую ранее губернатору Цейдлеру – с просторным двухэтажным домом, большим фруктовым садом и выходом к речке Ушаковке. Богатейшая наследница промышленников, Трубецкая вполне ожидаемо смогла заплатить за поместье гораздо бОльшую сумму, чем Волконская, и, в конечном итоге, стала её собственницей. После чего Мария Николаевна разорвала с ней все отношения, и не простила свою соратницу по несчастью даже после смерти – она одна из всей иркутской колонии декабристов не пришла 17-го октября 1854 года на похороны Екатерины Трубецкой , и позже ни разу не посетила её могилу.

Всю жизнь страдая от того, что её выдали замуж без её согласия, со своей единственной дочерью Волконская поступила точно так же, даже ещё хуже. 15-го сентября 1850 года Елена Сергеевна Волконская , которой оставалось две недели до 16-летия, стала женой чиновника по особым поручениям при губернаторе Восточной Сибири Н.Н.Муравьёве-Амурском , Дмитрия Васильевича Молчанова . Решение об этой свадьбе Мария Николаевна приняла годом ранее – весь этот срок ушёл у неё на то, чтобы сломить сопротивление мужа, который был против этого брака – кстати, Александр Поджио принимал в решении судьбы дочери Волконских неестественно большое, даже для близкого друга семьи, участие (он тоже был против замужества Елены ), что со стороны выглядело просто неприлично.

Слева – декабрист Александр Поджио, справа – князь Михаил Сергеевич Волконский. На снимках они примерно одного возраста, им где-то под 60. По-моему, никакая генетическая экспертиза не нужна, чтобы увидеть, что это отец и сын.

Решение декабристки отдать дочь за человека, имевшего репутацию игрока и склонного, как утверждали знавшие его, к «мерзостям» (какие именно мерзости имелись в виду, историкам так и не удалось пока раскопать), рассорило её с большей частью декабристов (кроме всех вышеперечисленных причин, в противостоянии Марии Николаевны с сообществом декабристов было ещё что-то, о чём сохранились только глухие полунамёки в письмах некоторых декабристов. Из этих обрывков невозможно составить представление о причине водораздела, возникшего в связи со свадьбой дочери Волконского (что стало только предлогом) между его женой и ними. Но разрыв был серьёзным и окончательным, можно сказать, что в дальнейшем Марию Николаевну в обществе декабристов терпели ради мужа). А планы декабристки о браке её дочери с Молчановым разделяли лишь генерал-губернатор, любимцем которого был жених, и его жена. Дочь же не противилась воле матери – она была слишком юна для этого.
Существует предположение, что таким образом Мария Николаевна обеспечивала своему сыну Михаилу , который в том же, 1849 году, закончил иркутскую гимназию с золотой медалью (но, как сын “государственного преступника”, не имел никаких шансов продолжить обучение в высшем учебном заведении), перспективное для его дальнейшей блестящей карьеры место при генерал-губернаторе. Свадьба Елены Волконской , как я уже писала, состоялась 15-го сентября. А в ноябре того же года её старший брат Михаил Волконский был определен на службу коллежским регистратором в главное управление Амурского края, где на протяжении семи последующих лет состоял чиновником особых поручений при генерал-губернаторе Восточной Сибири графе Н. Н. Муравьёве-Амурском . И в дальнейшем сделал, действительно, головокружительную карьеру.
Именно он, единственный сын декабриста Волконского , 26-го августа 1856 года, в день коронации императора Александра II , был послан в Сибирь с Высочайшим манифестом об амнистии декабристов. Согласно именному указу Александра II от того же числа Михаилу Волконскому был возвращён княжеский титул, принадлежавший его отцу до осуждения по делу декабристов.

За три года до этого счастливого момента, в 1853 году, Мария Николаевна стала бабушкой – её дочь родила сына Сергея (названного в честь своего деда-декабриста). А в следующем, 1854 году, её зять был обвинён богатейшим сибирским промышленником Ф.П.Занадворовым в получении от него в качестве взятки 20 тысяч рублей (большая сумма по тому времени). В конечном итоге, дело дошло до императора; рассматривалось то в Омске, то в Московском ордонансгаузе, то в Государственном совете. Под стражей оказались и Занадворов , и Молчанов .
У зятя Волконских вследствие всех этих потрясений в 1854 году развился прогрессивный паралич ног, вызванный, как писали его современники, “разжижением спинного мозга”. Дмитрий Молчанов находился в заключении в московской тюрьме, и его юная жена, оставив своего маленького сына у Марии Николаевны в Иркутске, месяцами разрывалась между Москвой (где в это время ещё и вспыхнула эпидемия холеры) и С.-Петербургом, где в кабинетах высших чиновников империи (попасть к которым ей помогали многочисленные родственники Волконских , принадлежавшие к высшей петербургской знати) добивалась для своего мужа даже не правосудия, а милосердия – в тюрьме Молчанова разбил паралич, и он полностью сошёл с ума. Зять Волконских скончался в Москве 15-го сентября 1857 года – в день 7-ой годовщины его свадьбы с Еленой Сергеевной , выпущенный на свободу за год до этого, в состоянии абсолютного овоща. Дело же о взятке, в конечном итоге, прекратилось в связи с его смертью, как пишут некоторые исследователи, его полным оправданием. То обстоятельство, что оппонент Молчанова и виновник его несчастий, промышленник Занадворнов , был выпущен из тюрьмы и не понёс никакого наказания (и даже сделал попытку присутствовать на похоронах зятя Волконских , но брат декабристки, Александр Раевский , не дал ему выйти из кареты), делают такие заявления очень сомнительными. Так что, был ли Молчанов виновен в том, в чём его обвиняли (особенно с учётом его сомнительной репутации), осталось невыясненным – хотя все декабристы, конечно же, были на его стороне – не ради него самого, а, разумеется, ради Волконских .

Молодая вдова Елена Сергеевна Молчанова (Волконская ). Снимок сделан в 1857-1858 гг. Дочери декабриста здесь 23-24 года.

В 1858 году Елена (ей было всего 24 года) вышла замуж во второй раз, за секретаря русского посольства в Константинополе Николая Аркадьевича Кочубея (1827-1868). В этом браке у неё родились двое сыновей: Александр и Михаил . Александр был любимым внуком Марии Николаевны , он умер в три года, в 1863 году, и его смерть свела в могилу и декабристку, которая умерла вскоре после мальчика. Второй муж Елены Сергеевны несколько лет угасал на её руках от чахотки (туберкулёза), так что и этот брак дочери декабриста счастливым назвать никак нельзя. Удачным стал лишь её третий, последний брак. В 1869 году (в 34 года) она вышла замуж за Александра Алексеевича Рахманова (ок. 1830-?). У супругов Рахмановых было две дочери – Мария и Елена .

Мария Николаевна вернулась из Сибири на год раньше, чем остальные декабристы. Вскоре после смерти Николая I 18-го февраля 1855 года (известие о которой, кстати, Волконский встретил трагически – его жена писала в эти дни их сыну, который был в отъезде по службе: “Твой отец плачет, я третий день не знаю, что с ним делать” ) дочь декабристки выхлопотала для своей матери разрешение приехать в Москву для лечения – здоровье Волконской , начиная ещё с 40-х годов, постоянно ухудшалось. Сильные сибирские холода вызывали у неё острые резкие боли в груди (из-за чего врачи запрещали ей зимой выходить на улицу), к которым со временем добавились сердечные приступы. Так что Мария Николаевна уехала навсегда из Сибири весной 1855 года (ещё не зная, что больше туда не вернётся). В Москве она остановилась в доме своего зятя в Подновинском переулке, где помогала дочери ухаживать за её медленно и страшно умиравшим мужем, и нянчила внука Сергея .

Возвращение из Сибири по амнистии Сергея Григорьевича (он выехал из Иркутска 23-го сентября 1856 года) супругов окончательно развело в разные стороны. Декабристу было запрещено проживание в двух столицах (Москве и С.-Петербурге), и поэтому он снимал для себя жильё в Подмосковье, изредка, наездами, пересекаясь со своей женой в Москве.

Весной 1858 года с овдовевшей годом ранее дочерью и внуком Волконская выехала за границу на воды (без мужа). За границей Елена Сергеевна вышла замуж вторично, за Николая Кочубея . На этой свадьбе присутствовал и её отец, которому в октябре 1858 года было разрешено выехать за границу для лечения. На свадьбе сына Волконских, Михаила , которая состоялась в Женеве 24-го мая 1859 года (он женился на своей дальней родственнице, княжне Елизавете Волконской (1838-1897), у супругов было шестеро детей – пять сыновей и дочь. Вообще эта ветвь потомков Волконских в дальнейшем полностью перешла в католичество (один из внуков декабриста, Александр , даже стал католическим священником) и покинула пределы России ещё до 1917 года), они тоже присутствовали вдвоём. В Италии Мария Николаевна посетила могилы матери и сестры Елены .

Князь Михаил Сергеевич Волконский со своей молодой женой, Елизаветой Григорьевной . Снимок сделан в 1860 году, через год после их свадьбы.

По возвращении в Российскую империю летом 1859 года супруги Волконские снова расстались – Мария Николаевна поселилась с дочерью и зятем в принадлежащем Кочубею имении Вороньки Черниговской губернии (сейчас Бобровицкий р-он Черниговской области Украины), а Сергей Григорьевич через некоторое время переехал в имение Фалль (сейчас – посёлок Кейла-Йоа на севере Эстонии близ Таллинна), принадлежащее его невестке.

В 1859 году в жизни Волконских вновь появилось запутанное недоразумение в виде Александра Поджио . Он, в отличие от Сергея Григорьевича , выехал из Сибири не сразу, задержавшись на некоторое время ради золотоискательства (неудачного). 02.05.1859 выехал из Иркутска в Псковскую губернию, где поселился у своего племянника Александра Иосифовича Поджио (сына его покойного старшего брата-декабриста) в селе Знаменском Торопецкого уезда. Вследствие конфликта с племянником, отказавшимся выделить Поджио принадлежавшую ему часть имения, уехал из Знаменского в декабре 1859. В семье Волконских он всплыл летом 1861 года – в сентябре того же года Елена Сергеевн а наняла его управляющим имением Шуколово Дмитровского уезда Московской губернии, которое принадлежало её 8-летнему сыну от первого брака.

Александр Поджио и его дочь Варвара . Венеция, 1864 год.

Надо сказать, что у Волконских Александр Поджио появился уже не один, а с женой и дочерью. Он женился ещё в Сибири, в 1851 году, на классной даме Иркутского института благородных девиц, Смирновой Лидии Андреевне (1823-1892) – и, по слухам, Мария Николаевна была очень огорчена, узнав в своё время об этом браке. У супругов Поджио была единственная дочь Варвара (1854-1922). Странности взаимных, теперь уже семейных, взаимоотношений Поджио и Волконских , продолжились и в европейской России.

Начать с того, что в июне 1862 года Александр Поджио переехал (разумеется, вместе с семьёй) на постоянное жительство к дочери декабриста, Елене Сергеевне Кочубей , в имение Вороньки Черниговской губернии – в качестве гостя. Где, уже вместе с женой, ухаживал в 1863 году за умирающей Марией Николаевной . Тут нельзя не сказать, что к смертному одру декабристки (когда Волконская слегла, стало понятно, что она уже не встанет, но угасала она достаточно долго) приехал и её сын Михаил с женой, и младшая сестра Софья Николаевна . Но не муж. Согласно официальной версии, Сергея Григорьевича в это время свалил в Эстонии сильнейший приступ подагры, и впоследствии он очень сожалел, что не смог проститься с женой. Мария Николаевна Волконская скончалась 10-го августа 1863 года, в 58 лет, в Вороньках, “от болезни печени”, и была там же похоронена.

Справа – снимок Марии Волконской с сыном – последний в её жизни, сделан меньше, чем за год до её смерти.

О последних годах жизни декабристки её внук, Сергей Михайлович Волконский , оставил такие воспоминания: «Она смотрела на чужую жизнь из глубины своего прошлого, на чужую радость – из глубины своих страданий. Это не она смотрела строго, а её страдания смотрели из неё: можно всё забыть, но следов уничтожить нельзя. И я думаю, что это причина, по которой домочадцы, служащие, гувернантки боялись её ».

А странности с Поджио продолжились и после смерти Марии Николаевны . В 1863-1864 годах он со своей семьёй сопровождал семью её дочери, Елены Кочубей , во время путешествия по Италии. Кстати, Александр Поджио был итальянцем по отцу, так что для него это было вдвойне занимательно. После возвращения в Россию весной 1864 года снова выехал за границу. Жил в Швейцарии (где сблизился с Герценом ) и во Флоренции. В 1868 году снова жил в Вороньках. В 1873 году, смертельно больным (бросив в Италии жену и дочь, которые в Россию больше никогда не возвращались), опять приехал в Вороньки, где и скончался на руках у Елены Сергеевны Кочубей 6-го июня 1873 года (ну вот как это можно объяснить просто тем, что он был “близким другом семьи”, я не знаю). Завещал похоронить себя рядом с Марией Николаевной – а на деле, рядом с Волконскими (Сергей Григорьевич к тому времени уже 8 лет как упокоился около своей жены) в Вороньках, что и было исполнено.

Занимательно, что и старший брат Александра Поджио , декабрист Иосиф Викторович Поджио (1792-1848), умер 25 годами ранее тоже в доме Волконских , но только в Иркутске. Он остановился у них по дороге на Туркинские лечебные воды, за два дня до своей скоропостижной кончины 6-го (или 8-го) января 1848 года.

Последняя прижизненная фотография Сергея Григорьевича Волконского , сделанная за полтора года до его смерти.

После смерти жены Сергей Григорьевич Волконский ещё трижды ездил за границу, где встречался, в том числе, и с Герценом , и с Огарёвым . Занимался работой над своими мемуарами. С весны 1865 года поселился у своей дочери в Вороньках (до этого предпочитая Эстонию), чтобы, как он выражался, “сложить жизнь рядом с той, которая ему её сохранила” . Там он и скончался 28-го ноября 1865 года, не дожив двух недель до своего 77-летия. Согласно завещанию, декабриста похоронили в ногах могилы его жены под сельской церковью, которую выстроила над местом последнего приюта декабриста и его жены их дочь. Церковь была снесена большевиками в 1930-е годы, тогда же могилы Волконских и Поджио были утрачены.

Advertisements